Удивительные истории о врачах - Максим Малявин

Достучались до кардиоцентра, непонятно, где жили, что ели, потом в больнице поселились. Тамара, мать Томазика, за всеми детьми ухаживала, хоть и не нужно было. В той палате тяжёлые лежали с синим пороком, все приподнятые на подушках, кислород глотали.

А во время операции, как разделили правую и левую систему кровообращения, так порозовел Томазик на глазах. Трубку легко вытащили, без осложнений обошлось – ни пневмонии, ни сердечной недостаточности. Одна из лучших её операций.

Когда уезжали домой, отец крест с себя снял и ей в руку вложил без слов. Хоть и не положено ни по статусу, ни по религии, не взять не посмела. Так и пролежал крестик в шкатулке, с собой не взяла. Отдала старшей медсестре.

Отложила конверт. Так и не могла решиться – брать или не брать?

Вот книги по медицине точно придётся оставить. Вряд ли пригодятся.

Ей уже шестьдесят два. Шансов сдать экзамены и пройти резидентуру в Америке равны нулю. Даже если бы она учила английский, а не немецкий, всё равно это десять лет, как минимум. Она честно узнала все подробности. Несколько её учеников уехали. Кто в Америку, кто в Израиль. Никто не даст ей даже приблизиться к пациентам в качестве врача, пока она не пересдаст все экзамены и не пройдёт резидентуру. Да и сдавать не только клинические дисциплины, но и анатомию, гистологию, биохимию.

И уровень совсем другой да на другом языке.

Да нет, всё, доктор Гольдберг. Ты своё отработала.

Была надежда, что её бывший ученик в Чикаго поможет устроиться на академическую работу, но, подумав, отказалась. Это значит опять одна, без семьи. Уж лучше детям с внуками помогать, приживалкой не буду.

За мыслями продолжала перебирать книги. Машинально отложила Мишину публикацию. Он не только Леночку вырастил, но и между кормлениями защитил диссертацию, печатался, у него много научных работ было, не все сохранились.

Погладила шероховатую обложку: «Основы термодинамики», доктор технических наук Михаил Наумович Гольдберг.

Ах, Мишка, Мишка, был бы ты жив, разве бы я согласилась на отъезд? Как я просмотрела? Да ты и не жаловался никогда.

В тот день была тяжелая операция, девочка с межжелудочковым отверстием. Хорошо работали, слаженно. Я тогда впервые позволила зашивать молодому одаренному хирургу, Андрею Васильеву. Не заметила, как в операционную зашел главный.

– Ирина, вы закончили?

Ещё удивилась тогда – никогда он её не прерывал.

– Вот что, Ирина Леонидовна… Звонили из института… Михаил Наумович… Ирочка, милая, держитесь…

Беременная Лена и Гриша приехали на похороны, я не могла плакать, я должна была думать о Леночке. Мы с Гришей поддерживали её с двух сторон, совсем ослабевшую от слез.

Звонок в дверь даже напугал Ирину. Кажется, со всеми попрощалась, соседка, что ли? Уже вроде наревелась у меня на кухне, мне бы поплакать. Тоже можно понять, тридцать лет без малого вместе, дети-погодки, чуть не в одной кровати выросли. Фируза всегда выручала, когда надо было на дежурство, а Миша задерживался в университете.

Звонок опять тренькнул. На пороге стоял Андрей Васильев – любимый ученик, талантливый от Бога, руки-золото, будет кому отделение без нее возглавить.

– Заходите, Андрюшенька. Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, Ирина Леонидовна. Вот – это вам. Мы хотели скальпель, но его не провезти. – И он протянул матерчатый хирургический колпак.

– Где вы нашли его, Андрей? Спасибо, дорогой!

Она вертела в руках колпак, руки предательски задрожали. В отделении уже давно все пользовались одноразовыми хирургическими шапочками. Не сметь, Ирина, не сметь. Ты всегда учила их твердости, ты брала на себя все, ты говорила родителям, что не получилось, что сделали все, что могли, но пороки были несовместимы с жизнью. У девочки на прошлой неделе тоже была очень сложная тетрада Фалло, они почти потеряли её, но чудо случилось. Все уже знали, что Ирина Леонидовна уезжает, Андрей оперировал сам, она только помогала. В какой-то момент ещё удивилась, когда он попросил показать, как накладывать анастомоз. Она дернула бровью, но руки привычно стали прошивать.

Потом спросила:

– Андрюша, что с вами? Вы это сто раз делали!

– Хотел еще раз убедиться. Спасибо, Ирина Леонидовна.

Только сейчас, глядя на шапочку, на которой расписались все, кто любил и кто не любил её, она поняла:

– Андрей, вы тогда хотели, чтобы я провела эту операцию, потому что она была моей последней? Мы не так часто делаем тетраду? Ты с ума сошел? Ты, мальчишка, сопляк, да как ты посмел?

А Андрей Сергеевич, почти сорокалетний мужчина и заведующий отделением детской хирургии, совершенно не знал, что ему делать с его любимой учительницей, гениальным хирургом и просто пожилой женщиной, которая отчаянно рыдала на его плече.

Андрей ДиченкоПрочь из этого мира

Держа в руках пожеванное направление на обследование, я интуитивно пытался догадаться, в какое из зданий мне нужно зайти.

Весь больничный комплекс был подобен временной пропасти, обнесенной полуразрушенным бетонным забором. Я не знаю, какую точно площадь занимал этот хаотически слепленный разброд неказистых зданий, но время в проходах между ними точно замирало. Может быть, в темных сырых углах, заполненных плесенью, пустыми бутылками и битым кирпичом, умелец из иного мира запросто остановил бы время. Но таковых здесь явно не водилось. А кто был? Врачи, медсестры, рабочие и, конечно же, больные туберкулезом. Пожилые и лишенные сил, они передвигались от крыльца к крыльцу по заговоренному алгоритму и нутром своим ощущали новоприбывшего. Когда таковых не было, то взгляды их утыкались в землю. Казалось, они знали каждую трещину в тротуарной плитке, которая покрывала узкие тропинки.

За бетонным забором простиралось огромное рапсовое поле. Холмистое и безграничное, оно напоминало пейзаж далекой планеты. Поле шумело. Наверное, потому, что за холмами проложили трассу и моторы сотен автомобилей создавали иллюзию потусторонней жизни, которая неслась прочь из этих мест. Желтое поле было подобно ватерлинии между жизнью и смертью.

И если там, где машины и жилые дома, были какие-то мечты, планы и разочарования, то в нашем загородном «инкубаторе» не было никаких иллюзий насчет будущего. Одна лишь голая экзистенция и мнимая мысль о том, что серьезные врачи и обаятельные медсестры знают, что со всеми нами будет.

В маленьком кабинете симпатичная девушка в белом халате вручила мне пустую карточку. Осмотрев меня, она с грустью сказала, что я слишком молод, чтобы попадать в эти стены, и, быть может, когда-нибудь из моей личной ленты истории этот фрагмент будет вырезан или, что еще лучше, просто не начат и стерт. Ну а пока ближайшие семь дней я буду тут, среди лиц, запомнить которые крайне сложно, но распознать среди толпы проще некуда.

«Пустота в глазах. Она манит, зовет заполнить или отворачивает на всю жизнь. Ты сразу видишь их, пустотных странников. В автобусах, на улицах и объектах религиозного назначения. А здесь их высокая концентрация».