Страна Соболинка - Владимир Топилин

– Вылезай, приехали!

Куча мусора в багажнике зашевелилась, разбрасывая по сторонам картофельные очистки и остатки пищи, черноглазая, опустив голову, вылезла к ним. Боря на несколько секунд лишился дара речи, смотрел на приехавших товарищей с возмущенной растерянностью, потом, заикаясь, заговорил:

– Мужики! Да вы что? Не могли получше… На какой помойке вы ее нашли?! Да ее надо неделю в бане отмывать! От нее пахнет, как от параши! Вся машина провоняет. Как ее везти? Ну, Серый, даешь стране угля! Ты говорил, что приятной внешности дама… У тебя и вкусы! Все свалки в городе объехали? Можно было и лучше… Да у меня жена сейчас увидит, вместе с вами выгонит! Нет, не повезу!

Слышно, как хлопнула в доме входная дверь. Боря замер на полуслове:

– Жена! Прячьте ее, мужики, в собачью конуру! Да нет там никого, хорошо, кобель две недели назад лапы протянул…

Едва беглянка залезла в конуру, на крыльцо высокого дома вышла строгая, степенная женщина. Она немногословно отдала твердую команду:

– Боря, кто это? Ночевать будут? В доме нельзя, ребенок больной. Постели им во времянке. Да не вздумай пить! Тебе завтра ехать!

Сказала как отрезала. Повернулась, ушла, опустив мужа «ниже плинтуса». Здесь сразу понятно, кто в доме хозяин и чья шляпа висит на гвозде. Боря виновато стрелял глазами:

– Ну, ничего, мужики, и правда, пацан болеет, пошли во времянку, там ночевать будете. Там тепло, нормально. А утром пораньше поедем… А даме вашей на ящике постелим. Завтра разберемся. Ты что, Серый, ночевать не будешь?

Серега отрицательно покачал головой, с грустью посмотрел в глаза товарища: «Боря! Ты ли это? Не помнишь, как в армии от дембелей отбивался, никого не боялся? Да на тебя весь взвод с уважением смотрел, гордился тобой за твердость духа, силу, честность! А теперь что, в подкаблучники затерся?»

Боря глаза прячет, виновато суетится перед другом, приглашая в летнюю кухню. Что поделать, если баба в доме хороводит? Не может он объяснить, как все это произошло. Да уж, без своей Матрены он не имел бы богатое хозяйство, не построил бы дом, не купил бы две машины и трактор. Может, и пригласил бы друзей в дом переночевать, где шесть комнат, да, правда, сын что-то кашляет – простыл. Да и любимой супруге отдыхать надо, завтра на работу, она бухгалтером в совхозной конторе работает. А это не шутка – три бумажки за день переписать. Не дай бог не выспится!

Однако угомонились. Серега, простившись, уехал домой. Боря растопил во времянке печь, принес кастрюлю с картошкой:

– Варите толченку! Мясо, масло, молоко, вон, в холодильнике. Соль – на столе. Вилки, ложки, кружки – в ящике. Завтра ехать рано, в шесть часов, не проспите!

Дав указание, ушел. Шура тут же завалился на диван, укрылся своей шубой:

– Я есть не буду!

Анатолий молча прилег рядом, посмотрел куда-то:

– Картошка сварится, разбудишь!

Черноглазая согласно кивнула головой.

…Кажется Анатолию: прошло несколько минут, только успел закрыть глаза, а его будят. Он подскочил на диване, захлопал ресницами. Перед ним, склонившись, стоит Борис, толкает его в плечо:

– Вставайте, пора ехать. Время пять часов. Я пошел разогревать уазик, а вы пока завтракайте.

Анатолий стал тормошить Шуру. Тот тоже, едва проснувшись, заметался по летней кухне:

– Жрать охота! Где твоя помойка? Есть сварила что-нибудь?!

Черноглазая, свернувшись калачиком, лежала на деревянном сундуке, у печки. Кастрюля с картошкой стояла на краю плиты. Приготовив пищу, девушка уснула, не в состоянии разбудить Анатолия. Не обращая на нее внимания, Шура схватил ложку, поднял крышку:

– Ух! Сейчас всю толченку проглочу!

Он сунул ложку, подцепил еду, открыл рот, хотел проглотить содержимое, да так и замер.

– Что это? – наконец-то вымолвил он, с удивлением рассматривая картошку, больше походившую на кусок глины, и тут же застонал заломленным сухим деревом. – Ты что, нас отравить хочешь?

Девушка вскочила от удара его ноги по ящику, испуганно поджала ноги. Ее взгляд выражал страх: неужели пришло возмездие?

– Ты что приготовила? – повторил Шура, протягивая к ней ложку с глиной.

– Картошку натолкла, – сообразив, что от нее хотят, ответила девушка.

– Почему она черная, в лохмотьях?

– Не знаю…

– Ты картошку чистила? – задал наводящий вопрос Толик.

– А что, надо?

– Ну, ты прикинь! Что за баба? Не баба, а курица! Картошку в мундирах натолкла! Ты что, поросятам пойло приготовила?

Шура кричал что-то еще. Анатолий странно смотрел на девушку: что, первый раз картошку видит? Черноглазая плакала от унижения.

Вскоре зашел Борис:

– Что за дела? – Узнав причину, захохотал: – Наелись?! – Показал пальцем на девушку: – Во! Все они такие, городские! Где вы ее подобрали? Ладно, я с собой сало с хлебом взял, в дороге перекусим. Хватит канючить, поехали! Что, ее тоже с собой? А может, по дороге выкинем? Проблем меньше… Нет? Тогда пусть лезет в мешок из-под комбикорма: мне проблемы не нужны, вдруг кто остановит!

Черноглазая подавленно пошла вслед за ними, послушно залезла в «таблетку», расположилась на мешках с комбикормом, отвернулась к окну, закрыла лицо ладошками, судорожно вздрагивая плечиками: пожалеть и заступиться некому, бежать некуда.

Анатолий сморщился, на душе заскребли кошки. Хотел успокоить, но постеснялся Бориса и Шуру.

* * *

Оскольчатый голец разорвал небо надвое. Колкий пик вершины растворился в бирюзовой неге бесконечного пространства. Острые грани горы насторожились черным жалом продутых ветром камней-курумов. Восточная сторона гольца опалилась бархатной пыльцой переливающихся лучей восходящего солнца. На западной еще не растворилась нежность холодного утра. Северный каньон заиграл мраморными всполохами зарождающегося дня. Чуть ниже, на поясе альпийских лугов, в тени заснеженного, сонного пихтача еще властвовала зимняя ночь. По неглубокому широкому логу, укутав существование смертельным одеялом покоя и вечности, стелился густой туман. Бесконечная игра – день и ночь – заполонила пространство первозданной тайги красками бытия продолжающегося времени. Так было сотни, тысячи лет, с тех пор, когда под натиском давления земли образовались грациозное великолепие молчаливых хребтов, и их самая высокая вершина, Оскольчатый голец, своими внушительными размерами возымел гордое влияние над ближайшими белками и перевалами.

Кедровая избушка Макаровых стоит на веселом месте – солнечной южной стороне Подковы. Ее двойное стекольное окно смотрит на юг, на Оскольчатый голец. Стоит обратить взгляд в окно, как величие и великолепие непоколебимой вершины будит сознание чарами красоты: взрывает сердце человека вдохновением, гордостью за единение с девственным уголком природы; душа так и стонет: «Мы никто по сравнению с этим миром!» Своим месторасположением промысловое зимовье обязано Ивану Макаровичу, отцу Макара Ивановича, который несколько лет искал место для избы по всему белогорью. Старый промысловик специально выбрал широкую луговую поляну с видом на голец: «Душу радует и погоду хорошо определяет». Только эти два объективных пояснения имеют второстепенное значение. Главное, здесь проходят миграционные пути соболя, проложены крестовые путики для ловли зверька, натоптаны богатые звериные тропы, выбиты природные солонцы на марала. А там, в недалекой чаще, между двух белков разлилось большое Рыбное озеро. Более полувека стоит тесненная толстостенная изба из шести кедровых накатов, и каждый год оправдывает себя добычей. По прошествии времени охотники два раза перекрывали колотую тесовую крышу. Ее равномерные, рубленные в новолуние, звенящие зрелостью сутунки до сего дня пахнут терпкой смолой. Гладкие, прибранные рубанком стены излучают в зимовье медовый цвет здоровья и долголетия.