Лапти болотного князя - Дмитрий Щеглов

Теперь я ехал на своем коне у самой кромки каменной гряды, бывшей ледниковой речки и боялся свернуть в сторону. Только мой дружок Данила мурлыкал себе песни под нос, да Князь радостно смотрел по сторонам. Князь поделился с нами своей затаенной мечтой:

– Если у меня будут когда лишние деньги, я дачу себе построю только на болоте. Люблю смотреть, как колышутся береговые осоки, прямо как зеленые волны.

Я начал проникаться красотой девственной природы. Откуда-то с большой высоты до нас доносился двусложный, мелодичный птичий переклик.

– Это золотистые ржанки летят, – сказал Данила.

– Верно! – согласился Князь.

Ржанки опустились на болото и бросились врассыпную. Кормящаяся стая растворилась среди кочек. Такому исчезновению помогла окраска птицы – золотистый крап на чернокоричневом фоне и изящная, белая полоса идущая через головку и все тельце.

– Почти приехали, – вдруг объявил Данила.

Сразу за поворотом я увидел черные деревянные избы, с не заколоченными окнами. Подворья у них, у всех заросли травой.

– А почему нет заборов? – удивился я.

– А от кого прятаться? Здесь на тридцать километров в одну и на двести в другую сторону никого нет, брошенная деревня.

Удивительная тишина резала уши. Ни бреха собак, ни петушиного кукареканья, ни мычанья коров. Жуткая тишина, как на кладбище. Легкий порыв ветра принес запах гнили, плесени и запустения. Радость от дальней дороги сменилась непонятной тревогой. Я смотрел на одичалые, заросшие сорняком сады и огороды, на прохудившиеся крыши и представлял себе прежнюю жизнь. Этот далекий мир, со своими радостями, мечтами, буднями, тревогами и праздниками остался позади, только в памяти у Данилиной бабки. Чужая жизнь пахнула на нас подраненным крылом.

Удивительный сегодня день, с самого утра мы касаемся певучих струн прошедших времен и слушаем музыку неведомого творца всего земного.

Мы спрыгнули с коней и отпустили их пастись. Князь пошел в соседний дом, а Данила мне сказал:

– Мне бабка сказала, чтобы я корыто деревянное привез, если будет оказия. Одному мне, тащить его отсюда за тридцать километров, каково? Оно большое.

Так вот чего он поперся в эту глухомань. Корыто оказывается ему нужно. Купил, за так. Я решил подковырнуть Данилу, намекая на его прожорливость троглодита.

– Ну и что, что корыто большое, зато с тарелок вроде бы удобнее есть.

Он не понял моего солдафонского юмора и серьезно ответил:

– Между прочим, в старину их еще ендовами называли и на царский стол подавали с икрой. Представляешь, икру в старину ели ложками. А я один раз только у Насти в гостях ее и попробовал. Не понравилась она мне совсем. И что в ней хорошего? Вот салат оливье у них был, это да. Я бы один такое корыто-ендову запросто съел.

– А плохо не стало бы?

– Мне?

– Тебе, а кому же еще?

Данила принимая за чистую монету мой треп, ответил:

– Мне бы не стало, а вот если бы я столько съел, Настины родители, могли второй раз на ее день рождения и не пригласить. Я только одну салатницу и съел, а вторую остальные прикончили. А ее отец когда узнал, сколько я съел, подумал, что у меня может быть заворот кишок и заставил касторки выпить.

В его голосе до сих пор были слышны нотки сожаления. На тему еды мой дружок мог днями рассуждать, описывая достоинства разных блюд. Он считал эту тему святой, и любой покусившийся на нее вызывал у него недоуменный взгляд. Как любой человек, над которым господствует какая-нибудь дурацкая идея, он был неприступен для рассуждений, как бы основательны они ни были. Все на что он был способен – это согласиться, что кроме чревоугодия, есть и другие радости жизни. И на том спасибо.

Данила, я считаю, был счастливым человеком. Счастье ведь зависит не от внешних обстоятельств, счастье – это состояние души. Ты можешь, есть беззаботно корку черствого хлеба с луком, и быть намного счастливее олигарха, осаждаемого заботами. Масса потребностей рожденных цивилизацией у современного человека, коснулась моего дружка только краем. Если сравнить меня – беспокойного, мятущегося, недовольного своей участью с моим другом, то сравнение будет не в мою пользу. Как он преобразился, когда попал в лес, на болота. И еще неясно, кто больше болотный сын, Князь или мой дружок Данила. Мне кажется, вдвоем с Князем, они могли бы оду сочинить болоту.

К нам подошел наш кинематографический спутник. Он уже облазил всю деревню, зачем-то обстучал дома, сходил к обрыву и вернулся к нам.

– Скит, в какой стороне говоришь?

Данила повел его на самую высокую точку в заброшенной деревне и махнул неопределенно рукой на восток.

– В той стороне был, но там топи совсем непролазные, нечего ходить. Бабка говорила, что лет сто в той стороне никто не был.

– Сто лет!.. Сто!… То, что надо!

Я посмотрел по направлению его руки и ничего не увидел. Кони, отпущенные на волю, мирно паслись по заросшим травой дворам. Князь ушел, скрылся на дальнем конце деревни, в той стороне, куда недавно протягивалась длань моего друга. Умиротворенный необыкновенной тишиной я задумался.

Через десяток лет здесь все так зарастет, что невозможно будет догадаться, где раньше пролегала дорога. По бывшей проезжей части теперь пробились и росли березки, сосенки и молодые ели. Я подумал, что если ненароком еще случится пожар, от бывшего села – «Большие Кабаны» вообще ничего не останется, а через пару лет и гарь не найдешь.

С холма я кинул взор окрест. Мне стала понятна необъяснимая тяга Данилиной бабки в эти заповедные места. Эта дикая, первозданная, раскинувшаяся на десятки километров на юго-восток болотная красота забирала за сердце. Бывает и такое.

Деревня стояла, на единственной возвышенности. Казалось, кто-то искусственно здесь насыпал огромный холм. Подмытый с одной стороны небольшим ручьем берег показывал срез холма. Он состоял исключительно из песка и галечника. Неужели Князь прав и этот холм, это место, самое высокое в округе десять тысяч лет назад представляло всего лишь запруду в ледяном ущелье, постепенно забивавшемся песком, глиной и галькой.

Я глянул с откоса вниз. В прозрачной воде ручья сверху отчетливо были видны темные спины рыбин, да расходящиеся в разные стороны круги от их иногда вздрагивающих плавников. И вдруг мое сердце неровно застучало и потом начало ухать молотобойцем в деревенской кузне. Завороженный прошлым, так и оставшийся мысленно в нем, неожиданно потускневшим, глухим голосом, я позвал своего приятеля.

– Сичас коней привидоша и мы с тобой поидоша – назадоша!

– Чаво? – после моей белиберды похожей на старорусский говор он тоже заговорил чер-те знает, на каком языке. Мое встревоженное лицо привело его в коматозное состояние.

– Змея укусила?

– Да! Почти!

Перепугавшийся дружок зачастил: