Катастеризм - Александра Голубева

Мозг – штука тонкая, поэтому грубыми воздействиями вроде вибраций или магнитных полей, даже самых филигранных, его не заманипулируешь.

Но хитрая инъекция обманывала природу. Жидкость была лишь носителем; на самом же деле под череп Тульину вогнали несколько тысяч микромашин. Попав под череп, микромашины производили его подробное сканирование, находили нейроны и прикреплялись к ним, изображая дендриты – то есть хвостики, по которым клетки мозга получают сигналы. Посылать на реальные дендриты продвинутую информацию – например, подробное изображение – почти невозможно, а вот фальшивые с ней легко справлялись. Дальнейшие процедуры можно было проводить уже неинвазивными методами, то есть ничего никуда не втыкая, а просто передавая роботам сигнал извне.

Так у Тульина в мозгу поселились маленькие головастики, способные понимать специально для них разработанный язык программирования.

Вся процедура, включая настройку, заняла не больше пары часов.

Откровенно говоря, ему было совершенно наплевать на этих подселенцев; он вяло думал, что чем меньше в голове Тульина самого Тульина, тем лучше, и на этом мысль его заканчивалась. Но из вежливости он всё же поинтересовался тогда у Гамаевой, не опасно ли носить такую технику в себе постоянно.

Значит ли это, что теперь потенциальный хитрый хакер способен взломать его мозг, подсев на соседнее кресло в метро?

«Нет, – отвечала Гамаева. – Мы передаём данные посредством электромагнитной индукции, а она работает на очень ограниченной дистанции. Хакеру пришлось бы приставить вам свои хакерские устройства прямо к голове, что вы, наверное, заметили бы».

Если бы кому-то сдалось взламывать его мозг и что-то куда-то приставлять, Тульин был бы, наверное, польщён.

«А что насчёт случайных воздействий? Если я, скажем, случайно усну на соленоиде, ну или просто на магните, могут микромашины на это среагировать? Решить, будто им посылают сигнал? – Он сам же хмыкнул, как бы демонстрируя нелепость мысли. – Показать мне Господа?»

«Исключено. В конце каждого рабочего дня мы деактивируем машины, и активировать их обратно можно только специфической командой с длинным хешем. А любой действительно подозрительный сигнал запустит в них процедуру самоуничтожения. – Гамаева коротко улыбнулась. – Функционально говоря, микромашины в вашем мозгу – это что-то вроде катетера в вене: очень незначительное вторжение в целостность организма, которое само по себе ничего не делает, а лишь облегчает к нему доступ. Они уж точно проще и безопаснее, скажем, подкожных чипов с инсулином, антиалкогольных подшивок или продвинутых кардиостимуляторов. Так что не переживайте».

Тульин не переживал совершенно, но какая- то остаточная вежливость, плескавшаяся на дне души, подсказывала, что Гамаевой лестно его утешать.

Это позволяло ей чувствовать себя смелым просвещённым технофилом.

Всё это было несколько месяцев назад.

Сегодня же Тульин расплатился с нахрапистой Викой в такси, вошёл в BARDO и немедленно уткнулся в зеркало. Разве раньше оно тут висело? Навскидку он не мог сообразить.

А он точно вошёл в BARDO и стоит перед зеркалом или это впрыскивают ему в мозг видео с камеры наблюдения, на котором какой-то похожий на Тульина человек в несвежем джемпере куда-то вошёл? Тульин потёр ладонью лицо – и поразился тому, какие у него холодные пальцы.

И почти не дрожат.

– Вы в порядке? – высунулся из своего кабинета Сунага, и Тульин, вздрогнув, обернулся. Жизнерадостного японца, кажется, ничуть не смущало, что человека перед ним будто прокрутило в бетономешалке. А может, это просто человек хреново умел читать эмоции на лице азиатского типа.

Способность читать эмоции – это тоже распознавание паттернов.

Если она сломалась, то его, наверное, уволят.

– Ничего… – пробормотал Тульин. – Я просто… Знаете, я иногда вижу то, чего нет.

Сунага понимающе кивнул.

– Это все люди делают. Во сне.

– Я наяву.

– …Или при переутомлении. – Он снова нырнул в свою комнатку, откинулся на офисном кресле и тапнул сенсор электрического чайника, удобно примостившегося на дальнем конце стола. – Когда я писал диплом, дедлайнил по-чёрному. Ну, в смысле, дописывал в последний момент. Двое с лишним суток не спал. Так вот под конец я видел самых настоящих муши – то бишь зелёных чёртиков – куда яснее, чем вас сейчас. Как живых… – Сунага вздохнул. – Если человек ворочает ящики, у него устают мускулы и выделяется молочная кислота. Вы ворочаете информацию, и у вас случается усталость иного рода. Это нормально.

– Разве я не должен был за столько времени уже привыкнуть? – сказал Тульин, чтобы что-нибудь сказать.

– А чёрт его знает. Технология ведь экспериментальная – кто знает, сколько времени занимает адаптация! Может, её и вообще не случится, а с побочными эффектами просто придётся жить. Оно вам сильно мешает?

Тульин замялся.

Зелёных чёртиков он не видел.

Он вообще соврал, когда сказал, что видит то, чего нет. На самом деле всё было наоборот.

Есть такая оптическая иллюзия: решётка Германа.

Если взять чёрное поле и покрыть его белыми линиями так, чтобы оно разбилось на квадраты, то точки, в которых линии пересекаются, изменят цвет. А вернее, конечно, не изменят; присмотревшись к любому такому пересечению, мы увидим, что оно вполне себе белое (а каким ему ещё быть?). Но вот те пересечения, к которым мы в этот момент не присматриваемся, то есть те, что остались на периферии зрения, выглядят почему-то серыми.

Вернее, не выглядят. Нельзя сказать, что мы отчётливо видим в этих пересечениях серые точки; они пляшут на краю нашего зрения, на краю сознания, то ли существуя, то ли нет. Это не визуальный образ, а лишь намёк на него. Призрак.

Однако же этот призрак однозначно не белый.

Этот странный эффект возникает из-за так называемого латерального торможения. Когда мы что-то видим и информация об этом попадает на нейрон, он не только передаёт её дальше, но и приглушает действие своих соседей – это необходимо, чтобы в хаосе, коим на самом деле является реальный мир, мы распознавали чёткие картинки. Соответственно, когда нейрон регистрирует белую точку на более-менее тёмном фоне, он не только спешит известить организм о белой точке, но и приказывает соседям зафиксировать, что всё вокруг этой точки – какое-то тёмное. Даже если на самом деле оно светлое. Отсюда и берутся иллюзорные серые пятна, которых на самом деле нет.

В затенённом зале, где работал Тульин, всегда бормотала какая-нибудь музыка и сплетались в фенечку звуки чьих-нибудь игр. Он подмечал пару раз, что далеко не все здесь пустые роботы, люди лишь казались такими из-за специфически расфокусированного взгляда, но на обед ходили группами, перешучивались, кто-то даже вроде завязал отношения. Но сам никогда и ни с кем не здоровался – молча проходил на место, устраивал кресло, опускал на затылок капюшон, разве что иногда заваривал себе перед этим кофе. Капюшон запускался быстро, начинал еле слышно гудеть, приятно вибрировал и холодил затылок: температура его циклически менялась – кажется, чтобы тонизировать работу мозга, но, может, и для безопасности самой техники.