Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов - Алексеев

Они любят разбирать часы на отдельные составные части. От этого механизм нередко портится.

— Ваша правда! — подхватил я. — Стоит мне только снять часы и отвернуться — как они уже в руках у ребенка…

— А потом опять неси их в часовую мастерскую, чини их, — сказал часовщик.

— Именно! — воскликнул я.

— А кто поручится, что после ремонта они долгое время будут ходить? Кто?

— Никто, — сказал я. — Никто не поручится.

— И уж если так приспичило, — сказал часовщик, — время всегда можно узнать у родственников или знакомых. Или на уличных часах — они на каждом углу. Так что совсем не обязательно иметь собственные часы…

— До чего же правильно, — поразился я. —

И как же мне это раньше в голову не приходило.

— Вот вам ваши часы, получите, — сказал часовщик.

— Спасибо. Сколько с меня?

— Три семьдесят пять.

— Простите, а что, если они опять вдруг пойдут?

— Думаю, что не пойдут.

— Ну а если вдруг?..

— Если вдруг пойдут, зайдете ко мне, что-нибудь придумаем.

— Спасибо, до свидания.

Я сунул часы в карман и вышел на улицу.

Где трубы?

Каждое утро начинается с телефонного звонка.

— Иванов, где трубы? — кричит кто-то сорванным, охрипшим голосом. — Почему не отгружаешь? Ты же меня без ножа режешь, Иванов! У тебя совесть, Иванов, есть, а?

Голос просит, требует, умоляет. Я рад бы ему помочь, но где я возьму трубы? Единственное, что у меня есть, это перо, чернила и стопка бумаги. И я вежливо говорю, что он ошибся номером, что это квартира, частная квартира.

На следующее утро он звонит опять:

— Иванов, где трубы?

Я сочувствую ему и осуждаю Иванова. Я дивлюсь упорству, с которым Иванов не хочет отгружать трубы. Но вслух говорю: «Ошиблись номером».

Я уже привык к этим утренним звонкам. Больше того, если бы они прекратились, я бы почувствовал внезапную пустоту, чего-то бы вдруг стало не хватать в моей жизни.

Я пытаюсь представить себе этого человека, лысоват ли он или имеет пышную шевелюру, носит ли шляпу, не обеспокоен ли высоким процентом разводов и что он думает об охране окружающей среды.

Однажды, когда он позвонил и закричал: «Иванов, где трубы?», я сказал: «Доброе утро. Погода сегодня обещает быть чудесной, не правда ли?»

— Да, вы правы, — несколько смущенно ответил он.

— Меня зовут Николай Петрович, — сказал я.

— Очень приятно, — сказал он, — а меня Степан Васильевич.

Так мы познакомились. Я узнал, что его сыну пять лет, а дочка ходит в музыкальную школу, что сам он страдает радикулитом и любит игру на балалайке, что жена его чудесно вяжет из мохера и не ест рыбу.

— Звоните, не стесняйтесь, — сказал я на прощанье.

— Спасибо, — застенчиво сказал он.

Через несколько дней я опять слышал его ошалелый голос: «Где трубы?»

— Доброе утро, — говорил я.

— Доброе утро. — говорил он.

— Сегодня, наверное, будет дождь, — говорил я.

— Да что-то и у меня плечо к погоде разнылось, — говорил он.

— Попробуйте растереть тигровой мазью, — говорил я. И мы прощались. До следующего раза.

Однажды посреди нашего обычного разговора он вдруг замолк и, помолчав, сказал:

— А Иванова-то переводят…

— Как переводят? — воскликнул я.

— Так, на другую работу, — сказал он.

— Да что вы говорите?! — сказал я и подумал, что, верно, теперь окончатся его хлопоты с трубами.

— Прощайте, — сказал я.

— Всего вам доброго, — сказал он.

Утром, спустя неделю, я снял телефонную трубку и услышал:

— Петров, ты меня без ножа режешь! У тебя совесть, Петров, есть, а?

И снова все вошло в обычную колею. Петров тоже был не подарочек, и мой телефонный знакомый все так же безнадежно и хрипло взывал к его совести.

Прошло несколько лет. Дочь Степана Васильевича родила ему внука, сын служил в армии, сам Степан Васильевич кроме радикулита страдал еще и одышкой. И только супруга его по-прежнему вязала из мохера и не ела рыбу.

Как-то мой знакомый сообщил мне, что уходит на пенсию и работает сегодня последний день.

Мне стало грустно. Я подумал, что буду скучать без этих нелепых утренних звонков, без Степана Васильевича с его вечными трубами, с его хворями и заботами. Но ведь все на свете имеет конец. Мы распрощались.

И вот другим уже утром я расхаживал по квартире, размышляя о бренности всего земного, как вдруг мысли мои прервал телефонный звонок. Я подскочил к аппарату, и сердце мое забилось от волнения.

— Сидоров, где трубы? — услышал я. — Почему не отгружаешь?

Голос был высокий, молодой, жизнерадостный.

— Доброе утро! — сказал я. — Меня зовут Николай Петрович. Труб у меня, к сожалению, никаких нет.

Девятая платформа

Он стоял в зале ожидания на Курском вокзале и смотрел, как вспыхивают цифры на большом электронном табло, только цифра 17 слева остается неизменной. Он был без чемодана, налегке, руки в карманах пальто, и, казалось, не принимал никакого участия в той дорожной суете, которая творилась вокруг него.

Когда на табло зажглась цифра 36, а слева по-прежнему оставалось 17, к нему подошел мальчик и спросил:

— Дяденька, с какой платформы поезда в Африку идут?

«Африка — это где очень жарко… А в Москве снег», — подумал он.

Он разглядывал мальчика, мальчик был маленький, ушанка подвязана под подбородком, из-за спины торчит игрушечное ружье.

— Ружье заряжено? — спросил он.

— Нет, — сказал мальчик, — оно игрушечное.

— В Африку нужно отправляться с девятой платформы. — сказал он. — Сначала едешь поездом до Симферополя, потом троллейбусом до Ялты. А оттуда уже рукой подать до Африки. Садишься на пароход и плывешь. Плывешь и плывешь, через Босфор и Дарданеллы, Средиземное море, Гибралтар — прямо в Африку. В общем, довольно просто.

— Понятно, — сказал мальчик. Мальчик был сообразительный.

— Еще бы не понять, — это уже сказал он. И подумал: «Конец рабочего дня. Она наводит порядок на своем столе. Раскладывает по местам всякие баночки, колбочки, пузыречки. Она снимает халат, моет руки. Медикам ужасно нравится мыть руки. Их этому на первом курсе учат».

— А тебя что, никто не любит? — спросил он вслух.

— Любят, — сказал мальчик, — скрипку подарили.

— Это они всегда так, — сказал он. — Они, когда любят, всегда скрипку дарят или что-нибудь в этом роде.

— Они еще говорят, что у меня хорошие рисовальные способности, — сказал мальчик.

— Значит, скоро мольберт купят, — сказал он и подумал: «Сейчас она разговаривает с Зинаидой. Та уже одета и ждет ее. И они, как всегда, отправятся вместе».

— Ну и пусть покупают, — сказал мальчик. — Мне теперь все равно.

— Они тебя найдут и купят мольберт, — сказал он и подумал: «Зинаида уговаривает ее куда-нибудь завернуть. Две приятные молодые женщины