Сталь разящая - Евгений Лукин

— Не трави душу, Фрол, — попросил дон Жуан. — В Коцит не вморозят — и на том спасибо!

— А почему нет? С них станется… А то и вовсе влепят вышку по совокупности деяний — и вперед, в пасть к Дьяволу!

— Да полно тебе чепуху‑то молоть! — уже прикрикнул на него дон Жуан.

— Что ж они, Иуду вынут, а тебя вставят?

Берег, между тем, заполнялся ждущими переправы тенями. Слышались рыдания и злобная брань. Потом подвалила еще одна толпа — тоже, видно, жертвы какой‑нибудь катастрофы…

Харон запаздывал. Как всегда.

За Ахероном их построили, пересчитали и повели колонной сквозь неподвижные сумерки Лимба. Местность была пустынна. Обитатели круга скорби страшились приближаться к этапу. А то, не дай Бог, загребут по ошибке, и ничего потом не докажешь…

Фрол и дон Жуан шли рядом.

— Не обратил внимания: у Харона ладья новая или все‑таки старую подняли? — хмуро спросил дон Жуан. Не то чтобы это его и впрямь интересовало — просто хотелось отвлечься от дурных предчувствий.

— Новая, — буркнул Фрол. — Старая вся изрезана была. Именами. Я там тоже, помню, кой‑чего в прошлый раз нацарапал…

Колонна брела, оглашая сумрак стонами и всхлипами. В присутствии рогатых конвоиров выть уже никто не решался, поэтому вести разговор пока можно было без опаски — не таясь, но и не напрягая голоса.

— Знаешь, что еще пришить могут? — озабоченно сказал Фрол. — Подделку естества. Восьмой круг, девятый ров…

— Что в лоб — что по лбу… — Дон Жуан криво усмехнулся.

Дорога пошла под уклон. Недвижный до этого воздух дрогнул, заметались, затрепетали знобящие ветерки. Сумрак впереди проваливался в непроглядную угольную тьму.

Достигнув скалы, на которой, оскалив страшный рот, грешников ждал Минос, колонна заколебалась и расплылась в толпу. Наученные горьким опытом первого срока дон Жуан и Фрол сунулись было вперед, пока злобный судия еще не утомился и не пошел лепить Коцит всем без разбору. Но тот одним движением длинного, как бич, хвоста отодвинул обоих в сторону.

— Плохо дело… — пробормотал Фрол. — Напослед оставляет…

По земной привычке лихорадочно облизнул навсегда пересохшие губы и огляделся.

— Слушай, а где архиерей? — спросил он вдруг. — И в ладье я его тоже не видел…

— В Раю, надо полагать, — нехотя отозвался дон Жуан. — Будь у нас такая лапа, как у него…

Минос уже трудился вовсю. Наугад выхватывал очередную душу, ставил рядом с собой на скалу и, невнимательно выслушав, хлестко, с маху обвивал ее хвостом. Количество витков соответствовало порядковому номеру круга. Затем сдедовал мощный бросок — и душа, вскрикнув от ужаса, улетала во тьму. Толпа таяла на глазах.

— Ого!.. — испуганно бормотал Фрол. — Глянь, генерала в Злые Щели засобачили! Хотя сам виноват… Эх, а полковника‑то!..

Вскоре впадина под судейской скалой опустела. Фрол и дон Жуан остались одни. Минос подцепил хвостом обоих сразу, что уже само по себе было нехорошим предзнаменованием: преступный сговор — как минимум…

Гибкий мощный хвост взвился, рассекая воздух, и опоясал их первым витком, безжалостно вмяв друг в друга. раз… Второй виток. Два… Обмерли, ожидая третьего.

Третьего витка не последовало. Не смея верить, покосились на Миноса.

Тот опасливо поворочал глазами и повел хвостом, приблизив грешников вплотную к оскаленной пасти.

— Значит так, парни… — хрипло прошептал он, стараясь не шевелить губами. — Поработали хорошо, но больше пока ничего для вас сделать не можем… И так шуму много… Потаскаете до времени уголек — а там видно будет…

Хвост развернулся, как пружина, и оба полетели во тьму.

— Так это что же?.. — кряхтя после удара оземь, проговорил Фрол. — Выходит, Минос тоже на Павла работает?..

— Выходит, так… — болезненно морщась, откликнулся дон Жуан.

Оба поднялись на ноги. Хлестнул страшный с отвычки насыщенный угольной пылью ветер. Ожгло стужей. Вокруг чернели и разверзались карьеры второго круга. Навстречу порожняком — в тряпье, в бушлатах — брела вереница погибших душ.

— До времени… — недовольно повторил Фрол слова Миноса. — До какого это до времени?

Не отвечая, дон Жуан обхватил руками мерзнущие плечи.

— Слушай, зябко без бушлатика‑то… — пожаловался он.

— Одолжат, — сквозь зубы отозвался Фрол, вытаскивая из общей груды тачку полегче и покрепче. — Попросим — одолжат. Мы ж с тобой, считай, по второй ходке…

Дорогие читатели мужского пола! Вспомните, сколько раз вы снисходительно усмехались, услышав исполненный ужаса женский возглас: «Господи, ну и морда у меня в этом зеркале!..» Зря усмехались, зря. Женщины вообще приметливее мужчин. И это их восклицание — лишнее тому свидетельство. Да! Представьте себе, что из каждого зеркала на вас и впрямь взирает совершенно иное отражение. Видите, какая разная складка губ, линия лба, рисунок морщин наконец? Собственно, так и должно быть. Одно отражение — талантливо, другое — не очень, а третьему вы просто не нравитесь…

Любители бесчисленных историй о том, как некий персонаж, пройдя сквозь зеркало, оказывается в симметрично опрокинутом мире, где логика становится абсурдом, а добро злом, вероятно, будут разочарованы истинным положением дел. Не такой уж он и опрокинутый, этот мир, а зеркальную грань, что бы там ни утверждал мистер Доджсон, человеку преодолеть не дано.

Разве что с помощью молотка.

Запомните это накрепко.

Почему‑то принято считать, что миров всего два: один по ту сторону стекла, другой — по эту, хотя с помощью пары зеркал легко убедиться в существовании бесчисленной череды зазеркалий, каждое из которых (здесь вам придется поверить мне на слово) пребывает в точно такой же изоляции.

Все они, как говорят, устроены примерно одинаково, поэтому ограничусь кратким описанием ближайшего к нам мира:

То, что мы с вами наблюдаем в раме «говорящего правду стекла», именуется рабочим или пограничным зазеркальем. Внешне оно — копия нашей реальности, однако по сути представляет собой лишь внутренность расцвеченной скорлупки, за которой начинается собственно зазеркалье (или глубокое зазеркалье), куда уже взглядом не проникнешь при всем желании.

Живописать эти незримые для нас области — задача весьма неблагодарная, поскольку с каждой новой подробностью картина делается все менее представимой.

Однако, попробую…

Освещение там — как в пасмурный день, когда стальное солнце едва проглядывает сквозь ровный тонкий слой облаков. Ничего конкретного — все смазано, размыто. Подчас трудно понять, где верх, где низ. Единственный ориентир — радужный и как бы дымящийся шар, некое подобие громадного светила, которое, впрочем, не светит. Если поглядеть на него подольше и попристальнее, станет заметно, что тускло‑радужный гигант шевелится на манер муравейника, меняет форму, оттенки, выбрасывает протуберанцы — все это, конечно, с чудовищной медлительностью…