Дитя мрака - Берге Хелльстрем

— Верно?

— Что?

— Суматошный день?

— Да.

Три душевые кабины. За светлыми пластиковыми занавесками.

Проклятая вода.

Узкие трубы порой фыркали, повизгивали, особенно в холода.

Проклятая, проклятая, проклятая вода.

Она разделась. Униформу сложила кучей на скамье. Чувствовала, как женщина смотрит ей на спину, на ее красную кожу, на грязь. Смотрит, но молчит, они все молчат. Секунду-другую было тихо, потом заработал фен, женщина принялась напевать, они всегда напевали, но мелодия тонула в надоедливом урчанье воды.

Она задернула занавеску. Белые птицы на бежевом полиэтилене. Она смотрела на птиц и плакала, все еще сухая, потому что кран никак не откручивался.

Руки на заднице, между ног, на груди.

Она открутила кран, теплая вода брызнула на кожу, смывая защитную пленку.

Женщина ушла из раздевалки. Она напевала и когда фен отключился, напевала тихо, монотонно, открывая и запирая свой шкафчик, большое тело мелькало в щелке между занавеской и кафельной стеной, сначала голое, потом в гражданской одежде, а затем она исчезла в коридоре.

Ожидая за занавеской, пока раздевалка опустеет, она совсем озябла, вода облепила кожу словно клей, и, хотя она взяла из корзины с грязным бельем полотенце и долго вытиралась, толку было чуть.

Форма как бы еще выросла в размерах, она это чувствовала, когда стала чистой. Но слезы унялись.

В зеркало она не смотрела. Смотрела в пространство, пока не вышла из душевой. В коридоре на стене возле буфета висели часы. Но она глядела в пол, кивнув двоим в синем, и быстро подняла глаза, когда проходила мимо тех, что ели и громко разговаривали. Без пяти двенадцать. Она успеет.

Лестница в вестибюль метро, потом на улицу, в суету людей и автомобилей, через Дроттнинг-хольмсвеген.

Обычный многоквартирный дом.

По одну сторону от подъезда магазин детских колясок, по другую — магазин рам и окон.

Код она помнила наизусть, на лифте не ездила: он был тесный и от малейшего движения весь ходил ходуном. Приемная располагалась наверху, в квартире, одинокая дверь на довольно просторном этаже.

Она вошла без звонка. Мягкий светлый ковер на паркетном полу, четыре стула с прямыми спинками, стол с газетами и журналами, аккуратно сложенными в одинаковые стопки. Красивая приемная, в другое время полная пациентов.

— Заходи.

Кабинетов было два, но она заходила только в тот, что побольше, с жесткой кушеткой для простых операций. Мужчина выглядел вполне дружелюбно и, открывая дверь, всегда улыбался. Лет пятидесяти, с ухоженной бородкой, в которой поблескивала седина. Высокий, как Лео, но более прямой и крепкий. Под распахнутым белым халатом виднелась голубая сорочка и джинсы, которые стирались нечасто, туфли на нем были черные, узконосые, ее отец всегда носил такие.

— Вот то, что тебе нужно.

Он протянул ей бумажный пакет. Она знала, что в нем. Семьдесят семь таблеток стесолида, шестьдесят три — могадона и три — лития.

— Как раз хватит на неделю.

Она кивнула и сунула пакет в один из карманов неуклюжей униформы. Дело в том, что он берет ее. Она подошла к кушетке, начала молча раздеваться. Нет, не в этом. Холодно, воспаленная кожа была краснее, чем обычно. Скорее… скорее в том, что он делает это, когда я чистая, без препятствий, вот именно.

Она не сводила глаз с двух длинных трещин на потолке.

Это помогло, так было уже двадцать два раза, она считала.

Когда она была моложе, все обстояло куда хуже.

Она привыкла так думать.

Душ, вода, помогавшие рукам добраться до нее, — только начало. Одиночество и невозможность уйти — вот что самое ужасное.

Теперь все иначе.

Когда этот получит свое, он сразу станет незнакомцем, она сможет уйти отсюда, в туннель, к Лео и всему тому, что делало ее грязной и защищало, не как тогда, когда ей приходилось оставаться дома и по-прежнему видеть их на кухне, в передней, в гостиной, знать, что они здесь, эти руки.

Эверт Гренс задремал.

Где-то по комнате двигалась тень. Он медленно покачивался на стуле, туда-сюда, крепко цепляясь за то, что так легко вытерпеть.

Ты лишь играл со мной, так уходи же.

Голос, музыка, текст — он помнил их наизусть, мог когда угодно вновь переживать все, что было тогда, все эти годы, так недавно.

Возьми назад кольцо, подаренное мне.

Это его мир. Кассетник, записи Сив Мальмквист, письменный стол, заваленный папками с текущими делами, диван для посетителей, где сейчас сидят Свен и Херманссон и где он временами ночует.

— Эверт?

Еще примерно полторы минуты, припев повторяется три раза, он откашлялся и запел вслух, это было другое время, их время.

— Эверт, пора начинать.

Гренс раздраженно тряхнул головой. «Ты лишь играл со мной», альбом «Foolin' around», запись 1961 года. Еще пятьдесят секунд, еще раз хор, еще раз припев. Потом он взглянул на посетителей и улыбнулся. Два хороших человека. Порой ему приходило в голову, что, наверно, он все-таки хоть что-то делал правильно и чем-то заслужил этих людей. По дороге из больницы они со Свеном закусили в паршивеньком ресторанчике на Санкт-Эриксгатан, где иной раз прятались, желая передохнуть, обед так себе — пресное, как трава, мясо в бесцветном соусе. Херманссон сказала, что ей некогда, заморит червячка бананом и йогуртом. Целый год, подумал он. С прошлого лета она топчет коридоры городской полиции и уже стала одной из многих, кто обедает на ходу. Беспорядочность как часть ходячего представления о стокгольмце, который всегда в пути. Интересно, дома она тоже избегает кухни? Он представил себе собственную плиту, которую нет нужды отмывать, плиту без единого пятнышка жира.

— Не заперто!

Он узнал манеру стучаться.

— Опоздал немного. Прошу прощения.

Ларс Огестам выглядел как обычно. Темный костюм, полосатый галстук цвета красного вина, короткие светлые волосы с челкой все на ту же сторону. Гренс рассматривал молодого человека, который всего за несколько лет прошел путь от зеленого новичка до помощника главного прокурора. Один из тех, кого я не заслужил. Они питали друг к другу антипатию с самого первого дня, с самого первого дела два года назад. Пятилетняя девочка, убийство на сексуальной почве. Тогда столкнулись две школы расследования: сформированная самой жизнью и сформированная книгами и университетской наукой.

— Не обедали?

Огестам кивнул на пустой Марианнин стаканчик из-под йогурта, обернутый банановой кожурой, и закрыл за собой дверь.

— Сегодня нет.