Руководство к действию на ближайшие дни - Йоав Блум

«Обогащено в пабе „Неустойка“», – было написано на ней маленькими буквами. Рядом с буквами проступали бледные следы печати. Тонкие черные линии заходили и за пределы наклейки и запачкали горлышко бутылки, как будто кто-то хотел доказать, что печать поставили после того, как прилепили наклейку.

Он убрал бутылку обратно в рюкзак и задумался, не достать ли книгу. В конце концов решил не доставать. Он не будет открывать книгу, если это не обязательно. Он попробует справиться сам, при помощи логики, ума и смекалки – можно придумать много красивых объяснений, хотя на самом деле им двигало ощущение легкого ужаса от происходящего, – пока не поймет, что за этим стоит. Для начала не мешало бы узнать, где находится этот паб. «Неустойка».

Поначалу он хотел добраться до места, где можно посидеть в Интернете и погуглить этот бар или полистать телефонную книгу, но, к его изумлению, когда он задал простой вопрос прохожему на улице, то тут же получил всю необходимую информацию.

В сущности, кто еще мог ходить по улице в такое время с легкой пьяной улыбкой, как не те, кто знает подобные места? Он остановил первого же попавшегося прохожего, которого встретил и который не выглядел как нищий или извращенец либо и то и другое, и спросил его, знает ли он место под названием «Неустойка». Ему ответили, мол, прямо, на третьем повороте направо, а там спросить, потому что «это там недалеко».

Когда он спросил «там», его провели по еще нескольким улицам и поворотам – и наконец он оказался в тихом, совершенно вымершем переулке. Попытавшись вернуться на более оживленную улицу – ну, по крайней мере, относительно, – он вышел в переулок с односторонним движением и увидел маленькую вывеску: «Неустойка».

В общем, через пятьдесят с чем-то минут поисков Бен наконец нашел то, что искал. Он толкнул тяжелую входную дверь.

Даже в столь поздний час тут еще были посетители. Одиночки, пары, троицы. Спорили о чем-то, выпивали. Они уже явно достаточно нагрузились, чтобы социальные предписания не мешали им говорить все, что хочется, – но были еще недостаточно пьяны, чтобы утратить нить разговора. Двое мужчин, поджав губы, сидели возле узкой барной стойки. А за ней стояла девушка с короткими волосами и протирала винный бокал круговыми движениями. Она посмотрела на Бена и сказала:

– Кухня уже закрыта.

Он поднял руку – мол, не страшно – и постарался вспомнить, откуда ему знакомо ее лицо. Может, он ее где-то видел. Или любая девушка, которая нравится ему внешне, обманчиво кажется ему знакомой?

Он подошел к бару, немного наклонился к ней, постарался придать себе уверенный вид и сказал:

– Мне нужно поговорить с хозяином заведения.

– Ее сейчас нет, – ответила барменша, продолжая протирать уже сухой стакан. – Может, я могу ей что-нибудь передать?

– А когда она должна прийти?

– Не знаю. Может прийти в любой момент, а может – только завтра утром. Она приходит и уходит когда угодно, передо мной не отчитывается.

– Я… я думаю, что подожду ее.

– Хорошо, – сказала барменша. – Но если она не вернется до того, как последний клиент уйдет, боюсь, что мне придется запереть бар. Я не смогу оставить вас здесь до утра.

– Если она не придет до того, как все уйдут, я тоже уйду и вернусь завтра.

Она поставила стакан, взяла другой.

– Это так срочно?

– Видимо, да.

– Видимо?

– Да, это срочно. Очень.

Она пожала плечами:

– Садитесь, где хотите. Выпьете чего-нибудь?

– Воды, – ответил он.

Он сел в уголке и попытался устроиться поудобнее.

Играла незнакомая ему песня знаменитых ливерпульцев. Барменша положила на стол перед ним салфетку, а на нее поставила стакан с холодной водой.

– Спасибо, – сказал он, понимая, что как раз сейчас было бы к месту добавить остроумные полпредложения, – но вместо этого просто кивнул. Даже в обычных обстоятельствах он недостаточно быстро соображал, чтобы быть остроумным и галантным. При всем том, что с ним происходит сегодня ночью, требовать от себя галантности и остроумия было бы слишком – и он решил даже не затевать разговора.

Взял стакан, отпил из него несколько больших глотков – чтобы вернуть себе душевное равновесие.

Если бы он был настоящим мужиком, то уже за барной стойкой завязал бы с ней разговор.

Он увидел, как она уходит, и тихо вздохнул. Довольно было пары секунд, чтобы понять: для него она опасна. Что-то ощущалось в легкости ее шагов, в том, как она качала головой в такт музыке. Она была из тех девушек, которые рядом с тобой ведут себя с такой наглой естественностью, что ты думаешь: все будет так легко и просто. И что войти в ее жизнь тоже просто. И только потом ты понимаешь, что это обманчивое легкомыслие – не более чем ловушка, намазанная медом, которая одновременно притягивает тебя и защищает ее.

Знает он таких. Смешливых, клевых, умных девушек, которые возвращают тебе веру в женский пол. Ты только потом понимаешь, что все правила, границы и определения – кто кому подходит, а кто кому нет – никто не отменял.

В жизни Бена было не так уж много романтики. Те любовные чувства, которые он изредка испытывал, были односторонними.

Почти всю молодость он провел в размышлениях о фактах, которые не были научно обоснованы, но казались почти аксиомами. Например: чем недоступнее девушка, тем она красивее, и наоборот; самые потрясающие девушки становятся скучными в тот момент, когда соизволят заговорить с тобой. Он считал это сперва мужской трагедией, потом – женской трагедией, а в конце концов просто счел это заблуждением.

Он всегда чувствовал, что упустил свою первую любовь – ту девушку, которая была достаточно милой и дружелюбной, чтобы подарить ему ложную надежду, но в то же время достаточно легкомысленной и неуловимой, чтобы соблюдать безопасное расстояние и даже не дать ему возможности потерпеть неудачу в попытках добиться ее взаимности.

Кстати, одна из девушек-дизайнеров в редакции действительно обратила на него внимание. Но не так, как он бы хотел.

Он случайно подслушал разговор, в котором речь зашла о нем. Они шептались, смеялись, в какой-то момент произнесли слово «лузер». Он должен был вмешаться и сказать ей что-нибудь, – это очевидно. Но после этого события ответную речь он продумывал только частями и всегда – вечерами, обычно в душе. Он стоял под струями воды и про себя выговаривал ей, уверенно и красноречиво.

Я лузер? Правда? О’кей. Может быть. Верно. И что теперь? Все лузеры. Все. Всякое существо, которое живет и в конце концов умирает, по определению лузер.

Вот мы живем, реагируем на то, что происходит вокруг, как будто у нас есть выбор, и все время чего-то хотим. Все время нам что-то нужно. Воздух, еда, объятия, чувство принадлежности, правда, время. Все наше естество – это голод, нужда, нехватка. Бывает ли большее лузерство? Ведь никто не ходит по свету как победитель, никто не приспосабливает действительность для себя – и не движется к вечности.