Как стереотипы заставляют мозг тупеть - Клод М. Стил

Анатоль Бройяр работал рецензентом ежедневного книжного обозрения для «Нью-Йорк Таймс» в течение восемнадцати лет, а также постоянным автором «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью». Он к тому же писал рассказы и очерки, которые изредка появлялись в течение его карьеры – последней стала прекрасная серия эссе о болезни, которая появилась перед его смертью в 1990 году от рака предстательной железы. Я читал его работы в течение многих лет, но меня особенно впечатлили эти эссе. Они были забавными, эрудированными, глубокими. Если бы их очарование имело формулу, она бы заключалась в способности Бройяра смешивать сложные литературные аллюзии и стрит-хип образы современной жизни с конкретными описаниями борьбы с болезнью. Были даже элементы стендап комикса – комикса с эрудицией английского профессора, рассказывающего о жизни, упадке и смерти. Он напомнил мне Сола Беллоу, но более фрейдистского. У меня было смутное впечатление, что он одновременно еврей и, наверное, европеец. Кто знает, откуда я это взял – может быть, из его имени, чувства юмора. Но, заметьте, я никогда не думал об этом много, пока я не взял в руки журнал «Нью Йоркер» в 1996 году. В нем Гейтс рассказал, что Бройяр был «черным», что оба его родителя были «черными», и что все его предки были «черными» еще в восемнадцатом веке.

Я был не единственным, кто подобным образом заблуждался. Бройяр жил в обмане. Хоть он и был «черным» в принятом значении этого слова, он прожил взрослую жизнь как белый. Значит, он прошел, как говорят в черном сообществе, никогда не открывая собственную идентичность даже своим детям вплоть до самой смерти.

Бройяр и его ближайшие родственники – мать, отец и двое сестер – были частью Великого переселения негров с юга к городскому северу в начале и середине двадцатого века. Для Бройяров это значило движение от Нового Орлеана к району Бедфорд-Стайвесант в Бруклине. Миграция по определению вовлекает людей, покидающих сообщества, в которых они и их семьи известны, в новые сообщества, в которых они и их семьи неизвестны. Это движение, в котором, если убрать внешний вид, можно оставить свою расовую идентичность навсегда. В 1920-х, пиковые годы Большой Миграции, по оценкам, от десяти до тридцати тысяч чернокожих отказывались от своей идентичности каждый год точно таким образом, вливаясь в море белых, когда они мигрировали на север. Отец Анатоля, Поль Бройяр, поступал таким образом, но только во время рабочего дня. Он был высококвалифицированным плотником. Он проходил как белый в течение дня, чтобы присоединиться к союзу плотников и получить работу. В конце дня он возвращался домой к семье, которая, во всех отношениях, была абсолютно черной. Демонстрируя как серьезность, так и абсурдность такого поведения относительно цвета кожи в ту эпоху, форма перехода в дневное время имела широкое распространение среди светлокожих «черных». Молодой Анатоль имел образцы для подражания, даже близкую модель для подражания, в том, как обращаться со своеобразным институтом американской цветовой политики.

Есть такая шутка, которую люди рассказывают о Майкле Джексоне: «Только в Америке бедный маленький черный мальчик мог вырасти и стать богатой белой женщиной». Бройяр так и не разбогател (и его никогда не принимали за женщину), но он прошел другую часть пути. Он рос как чернокожий, будучи мальчиком и студентом Средней школы для мальчиков в Бруклине и в Бруклинском колледже. В то время он всей душой полюбил европейскую и американскую литературу и классическую, и популярную. Он захотел стать писателем, великим американским писателем, и ему было чем поделиться: знанием городской жизни о Бруклинском детстве вперемешку с не по годам развитой литературной эрудицией.

Ближе к концу Второй мировой войны, живя жизнью черного, Бройяр познакомился с черной женщиной. У них родился ребенок. Анатоль пошел в армию. Видимо, в тот период в ответ неизвестно на что Бройяр решил пересмотреть собственную расовую идентичность. Обстоятельства этого покрыты мраком. Но затем, вернувшись из армии, Бройяр бросил своих жену и ребенка и уехал в деревню Гринвич в Нью-Йорке. Там маленький черный мальчик из Бруклина начал жизнь в новом обличье. Анатоль Бройяр стал белым.

В деревне он стал местным рассказчиком, публиковал очерки, купил книжный магазин, стал учителем письма в Новой школе социальных исследований и Нью-Йоркском университете, опубликовал еще один сборник очерков, женился на белой женщине, получил огромный контракт на книгу, написал автобиографический роман, который так и не закончил, получил работу в «Нью-Йорк Таймс» в качестве ежедневного книжного обозревателя и, в конечном итоге, переехал в пригород Коннектикута, где выбранная им идентичность могла быть еще более безопасной, чем данная ему от рождения социальная идентичность.

Бройяр мог бы бороться против ограничительных условий своей жизни чернокожего человека. Но поскольку у него была возможность и, я уверен, целый ряд других причин, он решил не делать этого. И когда он сменил расовую принадлежность, он изменил идентификацию, связанную с ней – ограничения, с которыми он должен был столкнуться, новые возможности, которые он получил, и пути, по которым он мог следовать. Его встретили с разными ожиданиями. Он мог жить в разных местах, например, в Вест-Виллидж, не испытывая при этом сегрегации в отличие от жизни в Бедфорд-Стьювесанте или Гарлеме. Он мог иметь доступ к различным ресурсам, таким, как банковский кредит на покупку или аренду магазина или сети профессиональных контактов, которая могла принести предложение о работе от «Нью-Йорк Таймс» – все, что было бы для него недоступно, если бы он остался черным. Он мог знать разных людей. Он мог жениться на разных людях. Его дети могли посещать различные школы. Он смог стать кем-то иным, а не писателнм. Как белый человек, он шел по тем же улицам в Вест-Виллидж, где он ходил, будучи черным человеком. Его общество имело те же законы и учреждения. Сам он имел такие же таланты, слабости, психологические черты, культурные убеждения, те же предпочтения, отношения, ценности и так далее. Все было то же самое. Отличалась его социальная идентичность. Он был теперь белый человек, а не черный. Его социальное положение было иным. Из этого положения его жизнь могла пойти совершенно другими путями.

Обычно мы думаем, что раса коренится в сущности, возможно биологической, возможно, культурной и является неотъемлемой и определяющей. Но история Бройяра, как тысячи других историй, нарушает эту тенденцию. Ничего из его сущности, биологической или культурной, не изменилось, когда он перешел в мир белокожих людей. Он был тем же человеком. Отличались лишь условия, в которых он находился.

С нашей точки зрения, он обменял один набор личной идентификации на другой, тот, который подразумевался для черных в то время в том месте на тот, что подразумевался для белых в то время в том месте. И после этого обмена его жизнь изменилась.

Как я уже сказал, я психолог. Мое дело заглядывать внутрь людей, чтобы понять причины их поведения и достижений. Но оба наших исследования, показывающие, как работает угроза подтверждения стереотипа, которая идет рука об руку с определенными социальными идентичностями в школе и во время тестов и которая может существенно повлиять на интеллектуальные показатели, и история Бройяра, показывающая в реальной жизни, как измененная социальная идентичность может привести к совершенно другим условиям жизни, – все это укрепили мое убеждение в идее личной идентификации, что она реальна и что она может быть недооценена как причина наших действий и результатов.