Пустыня - Жан-Мари Гюстав Леклезио

К обеду обычно приходит какой-нибудь гость — Амма непременно откладывает для пришельцев кусок мяса. Иногда пообедать к Амме является Наман-рыбак, Лалла всегда рада его приходу, потому что Наман тоже ее любит и рассказывает ей чудеснейшие истории. Ест Наман неторопливо и нет-нет да скажет Лалле что-нибудь забавное. Он называет ее «маленькая Лалла», ведь она ведет свой род от настоящих шерифов. Когда Лалла глядит в его глаза, ей кажется, что перед ней сине-зеленое море, что она плывет по океану, что она уже по ту сторону горизонта, в больших городах с белыми домами, садами и фонтанами. Лалле нравятся имена этих городов, и часто она просит Намана просто называть ей их медленно-медленно, чтобы она успела увидеть то, что притаилось за этими именами.

Альхесирас

Гранада

Севилья

Мадрид.

Но сыновьям Аммы хочется разузнать о городах побольше. Они ждут, пока старый Наман покончит с едой, чтобы забросать его вопросами о том, как живут люди по ту сторону моря. Но их интересуют вещи серьезные, а не какие-то там названия, которые рождают в душе мечты. Они спрашивают у Намана, сколько в тех краях можно заработать денег и на какую работу наняться, сколько стоит одежда, еда, а сколько — машина и много ли там кинотеатров. Но старый Наман слишком стар и ничего такого не знает, а может, просто забыл, да и вообще с тех пор, как он жил в тех местах, еще до войны, жизнь там наверняка сильно изменилась. Парни пожимают плечами, но помалкивают: у Намана в Марселе остался брат, в один прекрасный день он может им пригодиться.

Иногда Наману самому хочется поговорить о том, что он повидал, и тогда он рассказывает об этом Лалле, ведь она его любимица и к тому же не задает вопросов.

Лалла любит рассказы Намана, пусть даже не все в них правда. Она вся обращается в слух, когда он говорит о больших белых городах на берегу моря, с их пальмовыми аллеями и садами, взбирающимися высоко по склонам холмов, где растет множество цветов, апельсиновых и гранатовых деревьев, где башни высокие, как горы, и улицы такие длинные, что им не видно конца. Любит она слушать и о черных машинах, которые катят медленно, в особенности по ночам, с зажженными фарами, о разноцветных огнях в витринах магазинов. Или о больших белых кораблях, приплывающих по вечерам в Альхесирас, о том, как они медленно скользят вдоль мокрых набережных, а толпа кричит и машет руками, приветствуя прибывших. Или о железной дороге, которая тянется на север от города к городу, через окутанные туманом деревни, реки, горы, ныряет со всеми своими пассажирами и их багажом в темные туннели и так бежит до большого города Парижа. Лалла слушает старика, тревожно вздрагивая, и в то же время думает: хорошо бы оказаться в таком вот поезде и катить по железной дороге из города в город, в неведомые страны, в те края, где никто ничего не знает ни про пыль, ни про голодных собак, ни про дощатые лачуги, в которые врывается ветер пустыни.

— Увези меня с собой, когда поедешь туда, — просит Лалла.

Старый Наман качает головой.

— Я уже слишком стар, маленькая Лалла, я больше никуда не поеду, я умру по дороге. Но ты, ты поедешь, — добавляет он, чтобы ее утешить. — Ты увидишь все эти города, а потом, как и я, вернешься сюда.

И Лалла довольствуется тем, что заглядывает в самую глубину глаз Намана, стараясь увидеть то, что видел он, — так вглядываются в морские глубины. Она долго перебирает в памяти звучные имена городов, напевая эти имена про себя, точно слова песни.

Иногда рассказать о чужих дальних странах просит рыбака Амма. И он в который уже раз заводит речь о своем путешествии через всю Испанию, о том, как он добрался до самой границы, а после ехал по шоссе берегом моря до большого города Марселя. Он описывает дома, улицы этого города, его лестницы, бесконечные набережные, подъемные краны, описывает огромные, как дома, как целые города, корабли, с которых сгружают грузовики, вагоны, камень, цемент, а потом они с протяжными гудками отплывают по черной воде порта. Сыновья Аммы слушают рассказы Намана вполуха: они не верят старику. Когда Наман уходит, они говорят: всем, мол, известно, что он в Марселе служил поваром, и в насмешку называют его Таббах, что означает «кухарь».

Но Амма внимательно слушает Намана. Ее вовсе не смущает, что Наман в Марселе служил поваром, а здесь простой рыбак. Она каждый раз задает ему всё новые вопросы, чтобы снова услышать про его путешествие, про границу и про город Марсель. И тогда Наман рассказывает еще об уличных драках, о том, как в темных улочках нападают на арабов и евреев и им приходится защищаться с ножом в руках или же бросать в нападающих камнями и убегать со всех ног, чтобы не угодить в лапы полицейских, которые, разъезжая на машине, хватают людей и сажают их в тюрьму. Рассказывает Наман и о тех, кто тайком переходит границу, пробирается ночью по горам, а днем отсиживается в пещерах или кустах. Но, бывает, полицейские собаки учуют след беглеца и нападают на него, когда он спускается с гор уже по ту сторону границы.

Рассказывая об этом, Наман хмурится, и из глубины его глаз на Лаллу веет холодом. Странно делается Лалле, она не совсем понимает, в чем дело, но ей отчего-то страшно, она чувствует какую-то смутную угрозу, как если бы вдруг повеяло смертью, бедой. Может, и это тоже старый Наман привез оттуда, из городов, лежащих за морем.

Если старый Наман не вспоминает о своих путешествиях, он рассказывает истории, которые слышал когда-то. Только Лалле и маленьким ребятишкам, потому что они одни слушают и не задают лишних вопросов.

Наман частенько сидит на берегу моря в тени фигового дерева и чинит сети. Вот тогда-то настает время самых чудесных его историй, тех, что происходят в океане, на кораблях, во время бури, и речь в них идет о людях, потерпевших кораблекрушение и попавших на неведомые острова. Самое замечательное, что у Намана есть истории на все случаи жизни. Сидит, к примеру, Лалла с ним рядом в тени фигового дерева и смотрит, как он чинит свои сети. Проворно движутся крупные загорелые руки рыбака с обломанными ногтями, ловко вяжут узлы. И вдруг среди ячеек в сети зияет большущая дыра, Лалла, само собой, спрашивает:

— Кто же это порвал? Наверное, огромная рыбина?

Вместо ответа Наман, помолчав, говорит:

— А я не рассказывал тебе, как мы однажды поймали акулу?

Лалла качает головой, и Наман начинает. Как и в большинстве его рассказов, дело происходило в бурю, когда молнии прорезали небо с одного конца до другого, а волны были величиной с гору и дождь лил как из ведра. Сеть стала тяжелой, такой тяжелой, что, когда ее начали вытягивать из воды, лодка накренилась и рыбаки испугались: вдруг она перевернется? А когда наконец показалась сеть, они увидели в ней огромную синюю акулу: она барахталась там, разевая грозную зубастую пасть. Пришлось рыбакам вступить в борьбу с акулой, чтоб она не утащила в воду их сеть. Ее били баграми, рубили топором. Но акула грызла борт лодки, крошила его, точно фанерный ящик. Наконец капитан прикончил ее палкой, и хищницу втащили на борт.

— Вспороли мы ей брюхо, чтобы поглядеть, что у нее внутри, а там кольцо, все золотое и с драгоценным камнем, ярко-красным и таким красивым, что мы глаз отвести не могли. Ну, само собой, каждому захотелось заполучить то кольцо, и вскорости все уже готовы были поубивать друг друга, только бы завладеть проклятым камнем. Тут я возьми и предложи разыграть его в кости: у нашего капитана была пара игральных костей. И хотя буря была страшная — вот-вот перевернет лодку, — бросили мы на палубе кости. Было нас шестеро, и мы шесть раз бросали кости — кому выпадет больше очков. После первого круга остались мы вдвоем с капитаном, потому что каждому из нас выпало по одиннадцати: пять и шесть. Все сгрудились вокруг нас — поглядеть, кому повезет. Бросил я кости, и выпало у меня две шестерки! Мое, стало быть, кольцо! Сначала я обрадовался так, как ни разу в жизни не радовался. Долго смотрел я на кольцо, но красный камень горел адским пламенем, дурным таким светом, красным как кровь. И тут увидел я, что и глаза моих товарищей загорелись таким же дурным огнем, и понял, что кольцо это проклято, как и человек, носивший его, кого сожрала акула, и понял я также, что и тот, кто возьмет себе кольцо, тоже навлечет на себя проклятье. И вот нагляделся я на кольцо, а потом снял его с пальца да и бросил в море. Капитан и товарищи мои пришли в ярость, они хотели и меня самого швырнуть в море. И тогда я сказал им: «За что вы на меня злобитесь? Что из моря пришло, в море и вернулось, и теперь можно считать, ничего не было». И только я сказал это, буря сразу стихла и над морем засияло солнце. И тогда все матросы тоже угомонились, и даже капитан, который так мечтал заполучить кольцо, сразу о нем позабыл и сказал: «Молодец, что бросил его в море». И тушу акулы мы тоже выбросили за борт и вернулись в порт чинить сети.