Люди Грузинской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции - Владимир Лучанинов

А в положительном смысле на меня произвел впечатление очень серьезный молодой человек, не пропускающий ни одного богослужения и приходящий на службу с детской коляской. Это был теперешний митрополит Николай, тогда Паата Пачуашвили, а в коляске мирно лежала его дочка Аня. Он был для всех нас, молодых, просто образцом, поражал серьезностью. Потом уже, став священником, он несколько изменился, стал проще и веселее, даже, в хорошем смысле слова, хулиганить стал…

Если первая служба меня поразила и дала понять, что я дома, то первая исповедь стала настоящим чудом. Я говорила о своих грехах, и мне казалось, что священник видит мою душу. Он понимал меня с полуслова, так что вместе с радостью освобождения от бремени грехов Бог дал мне и другую радость – обретение духовного отца, им стал митрополит Даниил (Датуашвили). Я не встречалась с плохими священниками, не приобрела ни одного отрицательного опыта в Церкви. В Церкви я увидела то, о чем уже читала в Евангелии, и ничего другого. Возможно, тогда я просто не хотела замечать ничего плохого, для меня открылось христианство, очень живое, и вся жизнь моя переменилась.

Все изменилось настолько стремительно, что закладка в книге так и осталась навсегда на той странице, которую я читала до прихода в Церковь. Все прежде пустое наполнилось до краев. Мне даже не пришлось, как многим моим знакомым, мучительно от чего-то отрываться, все прежнее уже обесценилось, а в Церкви все во мне наполнилось жизнью. Это было как новое рождение.

В ту пору мы с подругами окончили Университет и устроились на работу, я пошла в Научно-исследовательский институт биофизики.

Все мы были в определенном смысле запрограммированы: сначала нужно окончить школу, потом обязательно вуз, далее устроиться на хорошую работу, далее аспирантура, диссертация и так далее. И несмотря на то, что работала я с замечательными людьми, со многими из которых я и сейчас сохраняю дружеские отношения, такая перспектива казалась мне грустной и однообразной, как ежедневный Брежнев из программы «Время». Помню, как-то, думая об этом, я сидела в церкви и плакала. Подошел отец Давид и спросил:

– Что с тобой?

– Я не могу ходить на работу. Просто не могу…

– А почему бы тебе ее не оставить? – спокойно спросил он.

И меня словно осенило: действительно, а почему? Разве я не свободна? Просто в этой запрограммированной системе координат я как-то и не предполагала возможности выхода, а теперь явно ее увидела.

Мои родители никогда не были строгими со мной, они мне доверяли, и свести их с ума своим неожиданным выбором я не опасалась. Но они уже озаботились произошедшими переменами – тем, что я стала вести христианский образ жизни. Поэтому когда я оставила работу, они забили тревогу.

Евангелие тогда нигде не печаталось и не продавалось, книги духовные тоже. И, помню, я маме просто истерику настоящую устроила, и она у букинистов-спекулянтов нашла старое издание Евангелия. Мама решила, что я сошла с ума, но все-таки Евангелие мне купила. Я не просто была дружна с мамой, она всегда была

самым близким мне человеком, а в этот период мы перестали понимать друг друга, и это, конечно, было больно. Все, что я делала, казалось ей ненормальным.

Помню, один раз отец попросил меня что-то принести (а он строгим никогда не был), и раньше я не часто с первого раза делала то, о чем меня просили дома.

– Сейчас я сразу же принесу, хочешь? – быстро среагировала я.

– Нет, – ответил отец.

Ему не нравились никакие перемены во мне, даже положительные. Он переживал, например, когда я сидела дома и вышивала, расстраивался, что я перестала надолго уходить в гости. Родители чувствовали, что во мне созревает серьезное решение. Чувствовали и боялись. О монашестве никто тогда ничего толком не знал, но всех очень пугало это слово.

Потом и Кети оставила работу в своем научно-исследовательском институте, и мы вместе с ней стали учиться вязать гобелены при Патриархии, нас обучала этому мастерству одна монахиня. И Святейший Патриарх Илия заходил к нам, задерживался, так что у нас была возможность общаться с ним. Он обратил внимание на всех нас, молодых людей, собравшихся вокруг отца Давида. И чтобы сплотить нас и открыть возможность послужить Богу, он предложил отцу Давиду и нам выделить один день в неделю – среду – для совместной деятельности. Всем нам эта мысль очень понравилась. Мы ехали в заброшенный храм или монастырь, как могли, приводили здание в порядок, вместе молились, ели, во время трапезы кто-нибудь читал. В общем, этот день мы проводили как монахи. Потом Патриарх благословил нас иметь четки и молиться.

Тбилиси. Крепость Нарикала

Тогда не было никаких сомнений и страхов, они стали появляться во мне только сейчас. Господь просто дарил то, за что сейчас уже приходится бороться. Тогда все давалось очень легко. Например, молитва была настоящим счастьем.

Помню, на первой моей ночной пасхальной службе было столько людей, что руку не поднять. Мне и ноги отдавили, и волосы свечой сожгли, в общем, все кошмарное, что только могло случиться, случилось, и при этом я была такой счастливой, как никогда в жизни! Видела, как отец Давид, еле стоявший на ногах после Страстной недели, преобразился после ночной пасхальной литургии, в нем появилось столько энергии, что он буквально носился или даже летал по всей церкви, провозглашая: «Христос Воскресе!»

И я подумала: «Какой же счастливый этот человек!» Подумала и позавидовала, и это ощущение было тоже одним из самых важных моментов моего пути.

Духовные книги тогда перепечатывали на машинке с редких дореволюционных изданий, а далее, кто как мог, размножал копии, потом уже появились ксероксы. Мне удалось достать труды святителя Игнатия (Брянчанинова). И один молодой человек, ходящий в церковь, спросил: «Зачем тебе эта книга? Ты же не собираешься в монахини?» – «Нет, не собираюсь», – ответила я, но это «нет» прозвучало в сердце как-то неубедительно, прозвучало так, что стало грустно. А когда я прочла эту книгу, то уже осмысленно позавидовала всем монашествующим.

Мы, молодые духовные чада отца Давида, были настолько сплочены и увлечены, что даже среди верующих некоторые считали нас сектантами, а другие говорили, что мы пребываем в прелести. Но Святейший всегда нас вдохновлял и поддерживал, часто приглашал к себе, мы вместе с ним обедали, он расспрашивал нас о нашей деятельности, давал советы. Помню, как он ребятам рассказывал и с удовольствием показывал, как лучше убирать коровник. Вообще и Патриарх, и отец Давид вели себя так, что все мы находились ежедневно как бы в живом «Патерике»[31]. Не то чтобы противоречия между чтением «Патерика» и реальностью совсем не было – реальность как-то просто и естественно оказывалась продолжением «Патерика».