Ночная радуга - Евгения Михайлова

Просматриваю подборку материалов из соцсетей по поводу этого скандала. В комментариях с проклятьями и угрозами выкладывают ее точный адрес, телефон. Набираю.

Она ответила низко, хрипло:

— Да.

— Диана, здравствуй. Я — Виктория, дочь Анны Золотовой. Ты поняла, кто я?

— Да. Чего надо?

— Хочешь поговорить, познакомиться?

— Некогда мне. Повестку получила. Вызывают на допрос насчет убийства. А кто мать грохнул, не знаешь?

— Надеюсь узнать. Думала, у тебя есть соображения.

— Ты дура, что ли? — хмыкнула она. — Или подставить меня хочешь? Не выйдет!

— Моя проблема, что у меня выйдет. Но говорить со мной ты будешь по-человечески. Или будешь говорить не со мной.

— Да на фиг мне! Ой, завтра тринадцатое. Мать присылала деньги в этот день.

— Нет, я не пришлю тебе денег. Я тебе не мать.

— Ну, иди ты!

Я отбросила телефон, побежала в ванную, и меня разорвало на части рвотными спазмами. На такой кошмар и позор я не рассчитывала.

Меня спас вечер. Мир за окном утонул в сумраке. В чужих окнах появились будничные силуэты людей, которые просто жили, ели, смеялись, смотрели телевизор. И никто никого не грыз, не резал, не душил животных. А в круге моего света мы с Кириллом в рамке — над облаками, крышами, над смертями и позором. Мы в голубом, розовом и в серебре.

Он вошел и сразу сказал:

— Я знаю. Сергей мне все рассказал и показал. Я не выдержал и заехал к нему, он показал мне то видео, я видел Диану Бедун. Да, бывает и такое. Ты не думаешь, что она убила твою мать?

— Как о ней можно думать? Она — просто несчастный случай. От нее можно ждать самых диких выходок. Но не продуманного жестокого убийства. К тому же у нее завтра день маминых алиментов.

— Она сказала? Понятно. Но отныне она и претендент на наследство. Что ты об этом думаешь?

— Да черт бы с ней.

— Конгениально. Я тоже так думаю. Забудем хотя бы на вечер. Завтра будет еще больше проблем. А сейчас я, наконец, с тобой встретился.

— Да. Как хорошо, что любой день умирает к ночи.

Утром, когда Кирилл уехал, я думала о том, как положено вести себя человеку в моей ситуации. Куда он должен бросаться в первую очередь? Узнавать, что думает следствие и что у него есть? Общаться с адвокатами по поводу имущественных дел? Разбираться с маминой квартирой, — может, там пора платить по счетам? В принципе по каким-то счетам?.. Что еще нужно? Экспертиза, подготовка похорон, когда дадут разрешение… Деньги на все это нужны, а у меня, кажется, совсем не густо. Надо напомнить о себе работодателям.

Да. Что положено делать — понятно. Как и то, что я ничего пока делать не собираюсь. Слишком большой круг нового общения. А мне не нужен никакой круг общения. Только так можно выплыть к каким-то истокам, приблизиться к причинам, найти проблеск — не событий, а догадок. Пусть он будет крошечный, как светлячок на болоте. Но с полным мраком в голове невозможно никакое движение.

Много лет была только моя жизнь. Из нее я выходила на очень короткие свидания с другими людьми. Мама была там — с другими. Что происходило с ними всеми без меня, не было предметом моего интереса. Так могло бы оставаться еще много лет. Но вот — случилось. И не раз… Вдруг, с какого-то момента, начало случаться. Прилепился Пастухов со своими маниакальными предложениями, мне было легче уступить, чем объяснить, что мне это не нужно. Его убили. Оказалось, что его хорошо знала мама, называла Илюшей, проявила слишком большое любопытство в связи с его смертью, просила помощи у меня, что само по себе необычно. Убийство Пастухова привлекло внимание серьезных людей, в частности такого вездесущего детектива, как Сергей. Еще ничего не понятно по делу Пастухова. И тут убивают маму. Так же жестоко, продуманно, коварно, ножом. Сережа начал в этом разбираться и сразу обнаружил такой нежелательный элемент, как внебрачная мамина дочь. Взрослая, отталкивающая для меня женщина, за спиной которой страшный путь мытарств брошенного ребенка. Приюты, чужие руки, переводы «для Дианы», из которых ей в лучшем случае доставались крохи. Наверное, девочку били, обижали, раз она выросла такая безумно злая.

Приюты. Костика Смирнова усыновили из приюта. И он стал Ильей Пастуховым, сыном элитного художника, умного, необычного человека. Диана тоже жила с какими-то опекунами. Возможны любые связи людей и событий.

Я ничего об этом не знаю. Только то, что рассказывал мне Петр Пастухов.

Я открыла у себя в компьютере снимок Илюши Пастухова, мальчика десяти лет. Домашний альбом мне переслал Петр. Как этот мальчик не похож на гладкого, сладкого, без единой шероховатости Пастухова-Санта-Клауса того времени, когда мы познакомились. Мальчишка с острым и подобострастным взглядом несчастных глаз, с вихрами неухоженных волос, с жалким полуоскалом то ли улыбки, то ли плача. Мальчишка, который перестает верить самому себе. Он так лез из кожи, так бился, так выкручивал свои маленькие мозги, чтобы прорваться, — а у него все еще ничего не получилось. Таким Костик-Илья был в первые дни жизни в доме новых родителей.

Наверное, проще всех было Марии. Она не строила иллюзий, она не искала в обретенном сыне ни достоинств, ни недостатков. Она просто помогала, подпирала, вытаскивала. Она, как с врагом, боролась с коростой на локтях и коленях ребенка. Стирала с кожи непромытую грязь приюта. Под этой коркой открывалась новая, нежная, розовая, уязвимая кожа, Илюша вскрикивал от прикосновения мочалки, Маша прижималась к боли губами. И он сразу становился ей родным, этот непонятный мальчик, который сам захотел быть сиротой.

И Мария, конечно, сделала свое дело. Мальчик поверил, он оттаял, он не боялся больше сказать или сделать не то, что от него ждали. Он пришел к праву быть собой.

Илья стал разговорчивым и откровенным. Он расставил приоритеты. Мама Маша — для того, чтобы ухаживать за ним. Папа Петр — для разговоров по душам, для объяснения того, о чем Илье не известно. Для того, чтобы разделить с Илюшей не только его надежды и планы, но и для того, чтобы нести и его тайны. Подростку тяжело даются скрытность, постоянная конспирация в общении с подозрительными и сильными людьми. Ему нужен главный союзник, который примет и легализует все, что мальчик придумал и осуществил в одиночку.

— Поговорим? — сказал однажды Петр. — Как же так получилось, что тебя родители истязали, били, морили голодом, а следов эксперты не нашли? И вес у тебя был нормальный, и травм никаких. Ты рассказывал на суде о каких-то способах, сказал, что точно не знаешь, как это делается. Ты даже предоставил следствию улики — веревки, ремни, на них были фрагменты твоей кожи. Но на коже не было шрамов. Только царапины. Ты чувствовал страшную боль, а следов побоев не было. Тебе поверили на слово, потому что невозможно объяснить чем-нибудь другим желание ребенка бросить родную мать, обвинить ее в преступлениях, добровольно пойти в детдом. Но я читаю это дело, твои слова, заключения экспертов, — и не вижу ответа. Извини, но давай попробуем разобраться, я помогу тебе вспомнить. Как все же они это делали?