Самые знаменитые истории любви войны 1812 года - Евсей Гречена

Отчаянию этого мужественного человека не было предела.

— Но ты-то еще любишь меня? — спросил он вдруг жену. — Чтобы утешиться, у меня теперь осталась только ты и дети. У меня больше нет матери, у меня осталась лишь ты. Люби меня, моя Лора, пожалуйста, люби.

//__ * * * __//

Удивительно, но, когда совсем больного генерала Жюно направили для продолжения службы в Триест, герцогиня д’Абрантес не поехала с ним, а осталась в Париже, чтобы продолжать играть привычную ей роль столичной светской львицы.

«Право же, истинную цену женщины можно узнать только в совместной жизни, только попав в беду. Как правило, это случается слишком поздно».

Когда личный секретарь Жюно Фиссан, прибывший 30 июня 1813 года в Париж, доложил Лоре о бедственном положении герцога, та была увлечена очередным романом с молодым офицером Морисом де Баленкуром, с которым она познакомилась в июне 1812 года, как раз в то самое время, когда ее муж и французская армия переходили границу России.

Лора, терзаемая ревностью, писала ему кровью нелепые письма, пыталась даже покончить с собой, но доза принятого яда «совершенно случайно» оказалась ровно такой, чтобы потрясти общественность, но не затронуть здоровья. До Жюно ли ей было!

Выходки и цинизм Лоры превысили меру терпения даже самого далеко не романтичного Наполеона, и он потребовал, чтобы мадам Жюно срочно покинула столицу. После чего Лора в сопровождении брата выехала из Парижа и направилась навстречу мужу в Женеву.

Жюно в это время уже находился в Лионе, но он был так болен, что его решили везти в семейный дом в Монбар. Сопровождавший генерала племянник Шарль Мальдан (сын младшей сестры Жюно Луизы) был вынужден подчиниться, но написал своей «милой тетеньке» письмо, которое Лора впоследствии представит чуть ли не главной причиной трагической гибели мужа.

Приведем это вполне безобидное и, на наш взгляд, очень трогательное письмо полностью:

«Милая тетенька!

По приезде в Лион с моим дядей, мы нашли телеграфное приказание герцога Ровиго, чтобы дядю отвезти в Женеву; но офицер, который провожает его по приказанию вице_ короля, решил, что нельзя исполнить волю герцога Ровиго, потому что принц Эжен распорядился отвезти дядю к его семейству. Так как здоровье моего дяди не позволяет ему самому решить этого затруднения, то мы и отправляемся в Монбар, куда можете приехать и вы, милая тетенька, и где я почту за счастье свидеться с вами.

Ваш послушный и преданный племянник».

Лора впоследствии прокомментировала это письмо следующим образом: «Глухой стон вырвался из глубины моего сердца, когда я прочитала это роковое письмо. Я вту же минуту увидела все следствия пагубной слабости этого молодого человека, так худо понявшего прекрасную свою обязанность, которую он должен был исполнить при несчастном герцоге. Я видела, как мой бедный друг приезжает в дом своего отца, и как он, похожий на страшное привидение, может быть, делается причиной смерти дряхлого старика, от которого из жалости скрывали положение его сына».

«Удивительное дело, — пишет по этому поводу С. Ю. Нечаев, — плохо понял свои обязанности, оказывается, мальчишка, не покинувший и сопровождавший своего тяжело больного дядю. А почему не жена, предававшаяся развлечениям в Париже и фактически бросившая своего умирающего мужа? Но оставим всю эту патетику на совести “модной писательницы” Лоры д’Абрантес, тем более что других описаний последних дней нашего героя у нас и нет».

Итак, Лора осталась в Женеве, а в Монбар к Жюно отправился ее брат Альбер с указанием присылать ей свежие новости о состоянии мужа. Альбер приехал в Монбар на следующий день и занял свой пост наблюдателя. Из этих наблюдений, обильно приправленных тенденциозными эпитетами самой Лоры, сложилась следующая картина: «Увы! Предчувствия мои были справедливы. Отец Жюно, от природы мрачный характером, был поражен этим страшным явлением так, что совершенно потерял возможность сделать что-нибудь полезное для сына. Обе сестры Жюно, не меньше приведенные в ужас, умели только плакать и жаловаться, по крайней мере, младшая из них. Сын ее, этот Шарль Мальдан, был таков же, как в Лионе: ничтожный ребенок, и его бесхарактерность имела пагубные последствия. Все они не знали, что делать. Жюно был окружен только любовью жителей городка Монбара, и благородные, великодушные поступки их в этом случае удивительны. Четверо из них бодрствовали и смотрели за больным».

«Интересная получается картина: дряхлый отец потерял всякую способность сделать что-либо полезное для сына, сестры — умеют только плакать и жаловаться, племянник — ничтожный ребенок. В результате у постели больного Жюно вынуждены были дежурить совершенно посторонние жители Монбара. А где же, позволительно будет спросить, был сам Альбер — в некоторой степени родственник Жюно, его шурин, пышущий здоровьем мужик, да к тому же всем своим положением в жизни обязанный именно родственным связям с герцогом? Чем он проявил себя в эти тяжелые дни? Наверное, он был очень занят писанием писем (так и хочется сказать, донесений) своей сестрице».

//__ * * * __//

В доме отца встревоженный и затравленный Жюно не переставал думать о жестокости и несправедливости судьбы. Мысли эти стали его навязчивой идеей. Император, Франция, Лора, маршальский жезл — весь окружавший его мир, все, что было ему дорого, оказалось гнилой, омерзительной декорацией. Как все опостылело! Почему так медлит смерть? Почему дает время и возможность снова и снова ворошить всю эту грязь?

Как все происходило в точности, не узнает уже никто. Мы можем лишь предположить, что это было так или примерно так: дрожащей походкой Жюно поднялся по лестнице, проскользнул в свою комнату, повернул ключ в замочной скважине, поспешно открыл окно. Жизнь в тысячах проявлений, звуков, шорохов была рядом, на расстоянии протянутой руки. Он сел на подоконник, свесил ноги.

«Тело ударилось о мостовую с глухим стуком, но Жюно и здесь не повезло: он не умер сразу, а лишь получил сильные ушибы и в нескольких местах сломал ногу. В других обстоятельствах, даже при умеренной жажде жизни у пострадавшего такое ранение не было бы смертельным».

Местные лекари, прежде всего один медик из Самюра и другой из Шатийона, пытались что-либо сделать, они ампутировали несчастному герцогу поврежденную ногу, совершая при этом, как указывал еще Платон, самую большую ошибку врачей, состоящую в том, что они пытаются лечить тело человека, не пытаясь вылечить его душу. Жюно не становилось ни лучше, ни хуже, он был отрешенным, погруженным в себя, стоящим как бы на пороге вечности.

Из Парижа был вызван и приехал вместе с дядей Жюно, главным сборщиком податей в департаменте Верхней Соны, знаменитый хирург Дюбуа, но и он ничего не смог изменить. Жюно стал срывать повязки, бредить. Началась гангрена, а вскоре и общий паралич.

Жюно умер 29 июля 1813 года в четыре часа вечера.

Свое отсутствие в Монбаре в последние часы жизни Жюно Лора впоследствии очень художественно объясняла плохим самочувствием после случившегося у нее выкидыша. Она писала: «Бедные дети мои в одну неделю едва не сделались совершенными сиротами. Когда я мысленно переношусь к этому периоду моей жизни, я теряю способность чувствовать от скорби и спрашиваю сама себя, не имеет ли человек больше сил для страданий, нежели для счастья?»