Атлантида, унесенная временем - Анатолий Максимов

* * *

Но сон, сделав свое доброе дело, вернул меня к заботам. Когда проснулся, подумалось о том, что нужно не только надеяться на доброе отношение к нам Дино и его друзей, но и на свои силы. Ведь тогда я еще не знал – могу ли обменять деньги? Обмен денег, продажа яхты – это могло затянуться на месяцы…

Конечно, сон пропал, уступив место заботам о будущем. Решил ребят не будить, умылся, переоделся в свое, вышел во двор и пошел искать Христо. Надеялся увидеть его в кабинете. Он оказался на месте, нещадно дымя трубкой на изогнутом чубуке. Правда, табак был хорош – душист, чем, собственно, и понравился мне, некурящему, но охотно терпящему «хороший» дым. Об этой своей особенности натуры я и поведал Христо, призывая его к разговору.

Христо меня встретил радостно, пошел навстречу, обнял, прижал к себе, потерся щекой о мою с небритой щетиной щекой.

– Садись, друже, вот чай… Говори, если хочешь, а то помолчим вместе… Сейчас крикну Дино – он рядом, в другом крыле управы…

Через минуты две появился Дино и, как и Христо, по-братски снова обнял меня.

– Дино, Христо, друзья, спасибо вам. Давно такого тепла не принимала моя шестидесятилетняя душа… Спасибо…

Так и стояли мы, трое, похлопывая по спине друг друга. И не скрывали скупых мужских слез – не от горя, но от радости: новые болгарские друзья давали ее мне, а я ее принимал.

– Дино и Христо, хотел бы я разыскать одного моего знакомого по Москве. Несколько раз виделись у общих друзей… Он здесь, в Софии, на телевидении… Говорил, что ведет программу…

– Имя, Максим, помнишь? – спросил Христо. – Ведь ваш побег в шторм был неожиданным… Есть ли у тебя его имя в записной книжке?

– Да я и так помню… Имя Стоян, яркое и запоминающееся имя. Ваши имена, попав однажды в голову, остаются там и звучат, как стихи…

– А фамилия? – уточнил Дино.

– Это еще проще: она одна с вашим вождем, Георгием Димитровым… Стоян Димитров!

– Ну если на телевидении Димитровых меньше ста, то мы его найдем… Ведь это имя не только хорошо известное у нас, но и самое популярное… Как у вас – Иванов…

Они весело засмеялись и окончательно заявили:

– Найдем, из-под земли достанем… Правда, это может быть наш Юрий Синкевич?! – обратился Христо к Дино.

Меня как током ударило: ведь что-то Стоян говорил мне о путешествиях? И я спросил:

– Как называется ваша программа?

– «По дорогам мира», – ответил Христо. – Мои ребятишки любят эту программу… А как твои внуки, Дино?

Дино изо всех сил замотал головой, в знак согласия, конечно:

– Завтра же разыщем его, Максим…

В таком приподнятом состоянии я разбудил ребят, но про Стояна ничего не стал им говорить, боясь разочаровать, – ведь его могло и не быть в Софии в эти дни.

Часа через два мы вместе, стоя на причале, увидели последние проблески дня, и черная южная ночь погрузила все в темень. Чуть угадывались на воде контуры нашей яхты, да по городку расползлись слабые огни фонарей на перекрестках улочек, поблескивая пятнами света на булыжных мостовых. Затихли птицы, затих городок… Еще с вечера мы попросили наших добрых хозяев не беспокоиться об ужине и завтраке и оставить еду в комнатах. Потому утром, опять не разбудив ребят, вышел часов в пять – не смог спать из-за забот и интереса ко всему новому.

Море снова горело золотом, и яхта на этом фоне плыла в невесомости. Блики резали глаза. Но на причале уже кипела работа, суетились моряки, готовя суденышки к выходу в море. Одна шхуна подняла паруса, но в этом безветрии отходила от стенки пристани на моторе. И звук его работы задавал такт всему вокруг. Незнакомые люди кивали и здоровались со мной. Некоторые снимали шляпы и кепки – это кто постарше – таков был знак уважения к новому для них человеку.

Первые шаги мои были к площади с церковью. Меня еще с детства тянуло к любым архитектурным проявлениям в деревне и городках, где я жил с отцом-геологом. И естественно, я не мог проходить мимо церквей. И что любопытно, этот интерес к церкви и церковной службе не раз играл за рубежом важную роль в моей тревожной профессии.

Прошел я к площади по узким улочкам с весьма характерной особенностью строения их домов. Дома прямо-таки нависали над головой – второй этаж выделялся над первым, но не балконом, что было бы естественным. Это были полноценные комнаты с оконцами либо застекленные терраски. Выдающийся над улочкой потолок-пол подпирали изогнутые грубой выделки толстые брусья, от чего в домах и по горизонтали, и по вертикали создавалось чувство определенного ритма. Уже позднее в других болгарских городах и больших деревнях я видел дома такой конструкции не только в два этажа, но и в три.

Все вокруг было чистым, промытым последним штормовым дождем и продутым свежим ветерком с моря. Людей видно не было – они или уже были при деле, или еще не встали. Их я встретил через час с небольшим. Они шли по булыжнику своего древнего городка, не торопясь, причем не было видно ни одного угрюмого лица. Позднее с гомоном пронеслись дети, которые перекали площадь и втягивались в улочку, в конце которой виднелась школа. Из-под распахнутых курточек выглядывали белые рубашки и концы трехцветных галстуков – уж не пионеры ли они, думалось мне.

Взрослые одеты по современному: плащи, пальто, приталенные куртки у женщин. Мужское население, особенно из рабочего люда, – в комбинезонах.

Но чем старше были люди, тем чаще в их одежде проявлялся национальный колорит: хоть какая-нибудь деталь, но что-то родное, из прошлого. Особенно у женщин: вышитый платок, отороченная узором безрукавка, грубого узора юбка…

Площадь пересек и покатил вниз к причалам трехколесный велосипед – впереди два колеса с площадкой для груза, на которой громоздился чуть ли не десяток картонных ящиков. И потому сидящий сзади водитель высовывал из-за ящиков голову, ища глазами дорогу.

Уже при выходе на площадь размером с наш школьный двор увидел телегу на «пневматиках» – так называли у нас в Феодосии сразу после войны тележные колеса-шины от авто. Эту моду на «пневники» принесли в дни двухлетней оккупации города немцы – их основной транспорт в горах был конный.

На телеге – гора тюков чего-то хорошо упакованного. Когда телега прошла мимо, меня обдал двойной запах, хорошо знакомый мне с детских лет – лошадиного пота и табака. Память немедленно подсказала: купание коней в море и летний кинотеатр при табачной фабрике «Дукат» – там мы, феодосийские пацаны, повиснув на акациях, смотрели фильмы. Рядом с телегой шел с хворостиной в руке возчик, средних лет, в тулупе до пят, ладных туфлях, в которых виднелись цветные шерстяные чулки. Стрижен он был «под горшок», как это делалось в русских, украинских и белорусских деревнях десятки лет назад. Во рту – небольшая трубка с прямым чубуком.

Лошадь ушла далеко вперед, видимо, хорошо зная привычную ей дорогу, а возчик шагал и шагал, глядя себе под ноги, и думал только ему ведомую думу.