Научи меня ненавидеть - Ирина Шайлина

— Это… — с трудом отдышавшись, выговорил я. — Это папина Волга?

Маленькая Мышка стояла у огромной серой папиной Волги. Странно, я даже не вспоминал об этой машине, словно и не было её, не задумывался даже, что с ней стало. А она вот теперь где… Мышка снова вздернула нос, честное слово, можно подумать, это делает её больше или солиднее.

— Считай, что он оставил её мне. Так же, как и половину твоего дома.

Распахнула дверь машины — готов поклясться, она чуть скрипнула — и села. С таким видом, словно её на коронацию везут в карете, запряженной шестёркой чистокровных арабских скакунов. Завела машину, точнее попыталась это сделать, мотор лишь чихнул. Впрочем, с третьей попытки старушка всё-таки завелась. Я, не теряя времени, сел в автомобиль и следом за ней тронулся со стоянки, нагнал и поехал вровень. На выезде мы остановились, пропуская никак не могущую выехать со своего места машину. Уже темнело, я чётко видел её профиль. Она тарабанила пальцами о руль. Ещё одна идиотская, невыносимая привычка. Я открыл окно.

— Вы просто созданы друг для друга — ты и этот автомобиль, — крикнул я.

Она пыталась сделать вид, что не слышит меня. Но крепче сжала руками руль, прекратив наконец барабанить, губу нижнюю прикусила. Сердится. Наверняка уже миллион раз различными способами убила хозяйку хэтчбека, которая не давала нам покинуть парковку. Наконец не выдержала и повернулась ко мне.

— Ненавижу тебя, — сказала она негромко, но я понял.

— Приятно это слышать, — ответил я.

И удивился. Это и правда было приятно. Мы выехали с парковки и поехали в разные стороны. Я посматривал в окно заднего вида ещё несколько минут, все надеясь увидеть мощный серый бок Волги, но не тут то было. Наверное, едет сейчас к маме. В ту самую квартиру, в которой прошло моё детство. Будет спать на той самой постели, на которой я её трахал. В штанах снова стало тесно, я выругался. Надо было мириться с Аней, однозначно. Хотя все ещё не поздно… Но я вспомнил её плоть, которую она так активно поставляла под благодарные взгляды и поморщился. Чем старше становишься, тем, твою мать, избирательнее.

А дома…дома было все, как всегда. Бублик с поводом в зубах, ждущий в прихожей. Запах пыли, ворох бумаг на кухонном столе, пустой холодильник. В моей жизни стабильна не только ненависть к ней, к Мышке. Моя жизнь вообще замерла и стоит на месте.

На улице начинает моросить лёгкий дождик. Я уныло плетусь вслед за Бубликом. Тот, наоборот, бодр и полон сил, мой персональный мучитель. Ходко трусил вперёд, перебирая толстыми короткими лапками, останавливался порой, терпеливо меня ожидая, словно не я его выгуливал, а он меня.

Ноги по старой памяти повели меня к ледовому дворцу. Я и квартиру когда-то купил здесь только за то, что было близко место постоянных тренировок. Теперь этот долбанный дворец было видно из моих окон, а видеть мне его совсем не хотелось. Можно было бы продать квартиру, но когда я шёл на поводу у своих желаний? Нет, я буду ковырять рану, не давая ей зажить столько, сколько у меня будет сил.

Дворец горел редкими огнями. Он был относительно нов и свеж, его построили лишь за несколько лет до моего…краха. Он работал круглосуточно. В нём было все, что было нужно спортсмену. Да я бы жил там, будь моя на то воля. Здесь велись секции для детей, проводились тренировки серьёзных команд, здесь был каток для молодёжи. Здесь был кафетерий и столовая, сауны, здесь…да все было. Меня только не было.

Мы с Бубликом дошли до кованых ворот. Они были закрыты, лишь калитка нараспашку. Ещё слышался людской гомон, время детское, одиннадцати нет, все катки ещё работают. Мой пес посидел, посмотрел на горящий огнями фасад здания, склонив голову, затем со вздохом оторвал свою задницу от асфальта и потрусил обратно в сторону дома. Я улыбнулся. ‍​

‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы отошли от дворца уже на пару десятков метров, когда я увидел его. Мальчишку. Я не знал, как определяется детский возраст, поэтому точно мог сказать, только то, что этот мальчик размерами слишком мал для того, чтобы сидеть на лавочке ночью одному. Я чертыхнулся и пошёл к нему. Мальчик же встал и медленно побрел прочь. На спине массивный рюкзак, в руках клюшка. Хоккеист значит, подрастающий. Но все равно одиннадцать — уже, считай, ночь, какие детские тренировки? Мальчик шёл медленно, словно на его плечах вся тяжесть мира. Клюшка волочилась следом и подпрыгивала на асфальте, тонко, жалобно дребезжа. Я не выдержал.

— Ты клюшку несешь или труп врага тащишь?

— А вам какая разница? — огрызнулся мальчик.

Я удивился — и правда, какая? Вроде никакой. Мальчик же всё-таки приподнял клюшку и понёс её на весу. Я посмотрел на часы, хоть и так знал время — начало двенадцатого.

— Ты далеко живёшь?

— Будете ко мне приставать, я вызову полицию.

Я усмехнулся. Но мальчика решил проводить до дома, мало ли.

ОНА.

Носик утюга с лёгким шелестом скользил по ткани, оставляя за собой обжигающе горячий след. Иногда утюг фыркал, обдавая меня волной влажного пара. Я гладила второй час. И ненавидела все. Эту квартиру, этот утюг, эти бесконечные шторы и маленького Толика тоже. Толика ненавидеть и вовсе было незачем — все, что он делал, так это смотрел на меня. Смотрел, смотрел и снова смотрел. Я не выдержала и обернулась к нему.

— Может, конфету?

Толик икнул. И улыбнулся счастливо. Конфеты ему запрещали. Ничего, тётя Света добрая, хорошая и самая милая. Ребёнок спрыгнул с дивана, вложил свою маленькую, чуть влажную ладошку в мою руку и засопел. Этот ребёнок отказывался со мной разговаривать, зато провожал взглядом, куда бы я не пошла. Я люблю детей, честно. Но этот конкретный маленький мальчик казался мне будущим маньяком.

Когда вернулась мама, Толик сидел с шоколадным, немного пьяным от счастья лицом и внимательно следил за моими руками, которые кромсали на кубики недоразмороженное куриное филе. К сожалению, вернулась мама не одна.

— Света! — возмутилась Вера и бросилась к ребёнку.

Так, словно я стою и за пяточку небрежно держу над пропастью её сына. А он всего-то съел конфету. Две. Ладно, если быть честной, то три. Но Вера-то не знает, сколько их было.

— Ничего страшного не случилось, — сказала я, а Верка истеричными резкими движениями оттирала лицо ребёнка. — Он всего-то съел конфету. Ну ладно, две.