"Гнуснейшие из гнусных" - Ежи Климковский

Теперь же генерал усиленно старался подчеркнуть, что он чуть ли не преследовался досентябрьским режимом и абсолютно не разделял господствовавших тогда взглядов. Он утверждал, что якобы видел весь царивший в Польше хаос и только из более высоких соображений не выступал активно против него. По существу ему трудно было объяснить, почему, собственно, он не соглашался с досентябрьским режимом — потому ли, что в его понимании режим этот был недостаточно фашистским или недостаточно демократичным. Вернее всего, потому, что он не играл в нем решающей роли. Во всяком случае, очевидно лишь одно: он никогда не смог бы решиться на какое-либо сопротивление или протест, а сейчас являлся опорой всего того, что было до сентября.

Как-то в первой декаде декабря я снова пришел с докладом к Соснковскому. Он принял меня в своем кабинете в «Регине», и мы беседовали больше часа. Я изложил свои соображения о положении в Польше. Как раз в это время мы составляли инструкцию для подпольной работы в стране, а он должен был ее утвердить. В разговоре я обратил внимание генерала на то, что на ответственные должности назначаются старшие офицеры, те которые не оправдали себя в самые трудные минуты. На это генерал спокойно ответил, что «ведь они будут пользоваться псевдонимами, и никто не будет знать, кто такой тот или иной». Когда же я заметил, что подобная позиция может повредить делу, особенно если учесть, что уже встречались затруднения в связи с плохой организацией перехода через границу, генерал прямо заявил, что ведь ответственных постов за границей так мало…

Должен признать, что меня поразило такое понимание вопроса. Невежество генерала и желание потворствовать старым силам были столь велики, что их трудно было понять и тем более простить.

Через минуту Соснковский начал жаловаться на существующие порядки, прежде всего на нынешнее правительство и штаб Верховного Главнокомандующего. Говорил об отсутствии согласованности между ним и Сикорским, между своими офицерами и офицерами Сикорского. Подчеркивал отсутствие взаимного доверия и вытекающие из этого трудности — прежде всего при подборе людей на важные посты. Он сказал, что имеется письменное соглашение о разделении функций и сотрудничестве, а также об ограничении возможностей перестановки кадров, но именно это обстоятельство содержит в себе, кроме хороших, и плохие стороны. В общем, он считал, что все обстоит плохо, поскольку его не назначили президентом. Вот тогда все было бы иначе, он имел бы большую свободу действий, а сейчас — ограничен в своей деятельности и отодвинут на второй план.

Было известно, что Соснковский после сентябрьской кампании 1939 года являлся, пожалуй, наиболее вероятным кандидатом в президенты Речи Посполитой, однако опоздал приехать в Париж. А там тем временем, после неудавшегося «назначения» генерала Венявы-Длутошевского, президентом стал Владислав Рачкевич.

Я спросил генерала, что произошло с Венявой и почему он отказался от поста президента.

— Это произошло не по его воле, — ответил генерал. — Он вынужден был отказаться, так как представители других государств, в особенности Франции, не согласились с его кандидатурой. Французский посол решительно заявил, что его правительство не признает Веняву.

Через минуту Соснковский добавил, что это — «работа» Сикорского и что вообще с постом президента были хлопоты.

— Сначала, — продолжал он, — хотели, чтобы президентом стал кардинал Хлонд. И, собственно, все соглашались на эту кандидатуру. Однако по непонятным причинам этот план не был реализован. А Веняву предлагал сам президент Мосьцицкий. Словом, учитывая совершенно ясное пожелание французского правительства, был избран Рачкевич. Когда я прибыл в Париж, вокруг этого поста вновь начался торг, но на сей раз я уже сам не согласился его принять, потому что могло показаться со стороны, будто мы меняем президентов как перчатки. Это выглядело бы несолидно — в течение месяца сменить трех президентов. Я согласился принять только пост вице-президента с той мыслью, что через некоторое время стану президентом. Кроме того, меня назначили государственным министром по делам Польши и главнокомандующим подпольной Армией Крайовой, которую мне предстоит организовать[29].

Следовательно, Соснковский во Франции почти с первого момента фактически играл руководящую, а не номинальную роль. Дело было совершенно ясное. Он был необходим тем деятелям старого режима, которые с самого начала жаждали любой ценой устранить Сикорского. Борьба против него велась санацией еще до сформирования эмигрантского правительства во Франции. Они не могли простить Сикорскому, что он не нес никакой ответственности за события в Польше, поскольку ушел из армии в 1926 году.

Санация выдвинула Соснковского в расчете на то, что он будет своеобразным противовесом генералу Сикорскому. Основной упор в работе немедленно стали делать на Польшу: как говорили, «решать все будет Польша». Поэтому в стране все должно было организовываться руками санации с явным устранением какого-либо влияния Сикорского. Поэтому командование подпольной армии в Польше должно было формироваться только из представителей санации, из надежных и преданных ей людей. В то же время эмиграция, которая. по расчетам санации, не в состоянии была сыграть серьезной роли (как и армия Галлера после 1920 года), могла быть пока оставлена в руках Сикорского. По тем же соображениям санационная гвардия начала создавать новую легенду вокруг Соснковского. Трубили о его «героических» сражениях в сентябре, что ему очень импонировало. Таким образом, все в этом хоре взаимного обожания были довольны собой. Полковники все плотнее окружали и подчиняли своему влиянию Соснковского. Генерал со своей стороны компенсировал их усердие предоставлением им постов, как в Польше, так и за границей.

Этот спевшийся кружок начинал все отчетливее, все более планомерно вести наступление против Сикорского. Через некоторое время я вторично побывал у Сикорского. Он тоже отдавал себе полный отчет в том, что творилось на польском подворье во Франции.

Когда я пришел, генерал принял меня в том же кабинете, что и в прошлый раз. На нем был военный мундир. Как всегда, я с удовольствием смотрел на его фигуру — столько в ней было какого-то юношеского темперамента и простоты.

После обмена приветствиями Верховный Главнокомандующий вернулся к нашему первому разговору. Расспрашивал о знакомых. Я рассказал ему об Андерсе, о том, что он ранен, лежит в госпитале и обращается к нему с просьбой каким-либо дипломатическим путем отозвать его из Польши. Сикорский ответил, что уже думал об Андерсе. Пока же Андерс назначен командующим подпольной армией Краковского округа под кличкой Валигора. По этому вопросу генерал Сикорский имел даже столкновение с Соснковским, возражавшим против такого назначения. Когда я сказал Сикорскому, что Андерс заявляет о своей лояльности и очень хотел бы служить под его командованием и находиться около него здесь, в Париже, он ответил, что он также с удовольствием сотрудничал бы с ним, так как у них есть нечто общее еще с 1 926 года: оба были тогда против Пилсудского. Он, Сикорский, считает, что может сейчас еще больше рассчитывать на Андерса, зная его антисанационные взгляды[30].