Спасите наши души - Евгения Михайлова

– Ирма, вы связываете кражу ваших драгоценностей с убийством Натальи Сидоровой? – Сергей был явно озадачен.

– А что тут связывать? Разве это не очевидно? Сначала она, моя подруга, затем я… Они не промахива-ются.

– Сережа, – тихо сказал Толя, – мой совет: ты эту тему не развивай. Я потом тебе объясню, где логика. Я читал… Давай по делу, раз мы сюда приехали. Скажите, пожалуйста, Ирма, кто знал о вашем тайнике?

– Кто взял, тот и знал, – саркастически произнесла Ирма.

– Это верное замечание. Грабитель явно знал. Но я спрашиваю, кто из близких и знакомых знал, где хранятся драгоценности. Мы просто обязаны об этом спросить. Чтобы исключить другие варианты.

– Моя дочь знала! Это теперь ее драгоценности… Были. Ее муж, разумеется, знал. Ну, приятельницы, наверное…

– Точнее. Какие приятельницы?

– Ну, я не помню, кому я показывала. Ну, Настя Кокошанель у меня как-то была, лекарства моим инвалидикам привозила. Я ей показала. Она обомлела, конечно. Ну, еще девочки были.

– Не помните, кому вы показывали их последний раз?

– Кому? Стелла была. Да, Стеллочка приезжала недавно, но мне показалось, что ей не понравилось, она плохо себя чувствовала.

– Стелла? – заинтересованно спросил Сергей. – Серафима… Я вызывал ее несколько раз, она все никак не может время найти. А вам почему-то казалось, что я вас вместе вызывал, да?

– Да, она мне сказала, что мы поедем вместе. В три. Когда это было… Ну три дня назад. Но она не смогла. Я не дозвонилась, а вы объяснили, что ее с работы не отпускают вроде… Ну, при чем здесь Стелла?

Сергей набрал номер.

– Юра, возьми ребят. Быстро по адресу из списка свидетелей по делу ТИМ. Серафима Ивановна Гулькина. Будете на месте, подождите. Мы подъедем. Да, и наряд по адресу Ирмы Георгадзе. Ограбление. Ну, возможно, имеет отношение.

– Вы что? Я не поняла, что вы делаете?

– Все нормально, Ирма. Просто уточняем ситуацию. Разрешите еще пару вопросов. У кого есть ключи от вашей квартиры?

– У дочери, конечно.

– Соседям, знакомым не оставляли?

– Нет.

– Вы могли бы сейчас позвонить дочери?

– Что сказать?

– Ну, все равно нужно поставить ее в известность. Потом дадите трубку мне. Понимаете, есть одна очень нормальная версия. Ваша дочь, к примеру, беспокоясь, что драгоценности, которые принадлежат ей, хранятся не слишком надежно, просто берет их и прячет в другом месте.

– Да вы что! Манана? Никогда!

– Но в этом ничего дурного нет. Немного неприятно для вас, что не предупредила, но нужно проверить. Вдруг ничего не пропадало на самом деле.

Ирма набрала номер.

– Манана… Не знаю, как сказать. Я в шоке. Слушай, у меня следователи, говорят, чтобы я спросила у тебя… Я знаю, что ты ничего не понимаешь. Но я просто не могу сказать. Я передам трубку…

Сергей успел одной фразой сообщить о том, что произошло. Вопросы были излишни. Громкий, длинный вопль вырвался из трубки и заполнил комнату. Ирма посерела и сползла на пол.

Алиса придвинула к кровати инвалидное кресло, легко в него пересела, подъехала к окну. Раздвинула шторы, открыла ставню, подставила лицо весеннему ветру. У природы нет плохой погоды. Как, впрочем, и хорошей. Для нее. Для узницы этой тюрьмы. Мир в стеклышке. Все нереально в ее жизни. Все происходит как будто совершенно с другим человеком. Она лишь подсматривает. Она себе говорит, что только так ей можно существовать… Но у нее отобрали эту игру, это спасение. Кто? Тот, кто отбирает у нее все. В данном случае с ее же помощью. Неужели случилось? Неужели она способна выносить столь острую боль? Неужели она так обессилела, что не прервет ее…

Она приложила холодную ладонь к своему гладкому лбу, провела по волосам… Как будто прощаясь с восковой фигурой, в которой болит ее сердце. «Сделай это, Лиса, только не вспоминай ничего». И тут же, конечно, ее затопило воспоминание. Она с ним живет не год и не сто лет. Это произошло сегодня утром, два часа назад. Вошел Алекс, но не сел, как обычно, рядом с ней. Он остался стоять. Он смотрел мимо нее и говорил: «Ты права. Я понял давно. Нет у меня больше сил терпеть это истязание, да и мучить тебя я больше не могу. Помощь моя тебе не нужна. Ты ее просто отталкиваешь брезгливо. Ты не хочешь, не можешь или боишься видеть во мне мужчину. Мужчину, чьи чувства совершенно не изменились из-за того, что с тобой произошло. Ты понимаешь, Лис, я как-то совсем потерял себя, потеряв тебя. У меня нет жизни без твоей любви, откровенности, желания… У меня ничего нет. Ну да, с тобой произошла беда. Ты не можешь танцевать, ходить. Но ты осталась прекрасной, желанной, полноценной женщиной. Я бился столько времени, чтобы тебе это доказать… Слишком долго, слишком сильно бился. Я перестал чувствовать себя человеком. Я захожу в квартиру, лежу там за стеной и чувствую только одно: я тебе в тягость. По той или иной причине, но в тягость. Я уйду, Лис. Не вернусь сегодня. Не справился я с испытанием».

Она слушала и думала только о том, как держать лицо, чтоб его не скомкало рыдание, чтоб оно не выдало ее… И оно не выдало. Она сумела кивнуть, улыбнуться уголками губ, прикрыть глаза. Когда она их открыла, его в комнате не было. Вот и все, что случилось с ней. А до сегодняшнего утра казалось, что все самое страшное уже произошло.

Алиса сильными руками вцепилась в подоконник, подтянулась немного, посмотрела вниз с пятнадцатого этажа. Там был серый город, которому совершенно все равно, что с ней происходит. Он не замечает ее присутствия, как не заметит отсутствия. Полет. Она очень любила это ощущение на сцене. В принципе, если не брать в расчет страшную, тянущую, отравляющую кровь тоску, останется всего лишь простая целесообразность. Жизнь пришла к логическому концу, нужно быстро и четко принять решение. Кстати, почему не брать в расчет тоску… Ведь это душа мается, просит отпустить ее на свободу…

Алиса подтянулась на руках, легко села на подоконник. Нужно лететь с открытыми глазами. Она так давно не была на улице. Она хочет увидеть напоследок чьи-то окна, деревья, птиц… Она хочет? Что это… Она хочет это видеть? Значит, в ней теплится еще жизнь? Жизнь, которую нужно убить? Алиса прямо и бесстрашно посмотрела вниз. Несколько минут – и все, что было ее судьбой, ее прошлым, ее любовью, вдохновением и страданием, превратится в кучку переломанных костей. Отвратительное, никому не нужное зрелище. Она не любит зрелищ. Боже мой, как много в ней протестует. Она и не представляла. Даже вкус голос подает. Но господи боже мой, что же ты-то молчишь, ничего не подскажешь. Меня просто надо толкнуть – вперед или назад… Через минуту страшный спазм сдавил ее горло. Она сжалась в комок уже в своем кресле. В ней дрожала каждая жилочка, трепетал каждый нерв. Алиса отъехала от окна, добралась до кровати, упала на нее, как будто вернулась из космического полета. Провалилась на пару минут то ли в обморок, то ли в сон и вдруг широко и тревожно открыла глаза. Одной сейчас нельзя оставаться. Можно сойти с ума. Но ей некого позвать, кроме Алекса. Сестра, домработница Рая не должны ее видеть в таком состоянии. Алекса она не позовет. Она достала с тумбочки телефон, пролистала записи, нажала один номер.