Сова плавает баттерфляем - Мария Тович

Гена, не прощаясь со стариком, вышел за дверь. Но Паша медлил.

– Ваш приятель сказал, что у него три дочери было, – кивнул он в сторону комнаты. – Оговорился?

– Нет, – дед почесал жёсткую бороду. – Была у них еще младшая. Умерла в малолетстве. Михалыч про неё каждый день вспоминает. И про Мирку тоже. Говорит: «Люблю и ненавижу…» Разве можно собственную дочь ненавидеть? Он ведь и не пил раньше совсем. А как младшая умерла… – дед махнул рукой и замолчал.

– И что? Что произошло?

– Давно это было. Девчонка у них родилась. Здоровенькая, четыре кило. Помню, жена его всё сокрушалась, как они жить будут впятером на одну его зарплату? А Михалыч прям летал от счастья, ждал её так, – продолжал старик. – Дитю года не было, когда… то ли задохнулась, то ли умерла во сне. Я точно не знаю. Мать после этого съехала малясь с катушек. Нелюдимая стала. Почти не разговаривала. Михалыч на бутылку и присел.

– Не без вашей помощи?

– А что? – обиделся дед. – В стороне стоять не буду. Его жена бросила, совсем сдвинулась мозгами. Беда, понимаешь? А Михалыч – мой товарищ, кореш мой. Я его оставить не мог.

Дед сделал жест рукой, чтобы Паша наклонился к нему.

– А однажды он мне признался, – прошептал дед еле слышно, – что это Мира сделала.

– Что? – отшатнулся Паша.

– Она сестру… того…

– Ты чего застрял? – Паша вздрогнул от голоса вернувшегося Гены. – Идём уже. Работа работой, а обед по расписанию.

Паша махнул деду рукой, как бы отгоняя того от себя, и автоматически вышел вслед за Мурашкиным. На что дед намекал? О какой трагедии горевал отец Миры? Какой-то бред в хлам упившегося мужика. Когда горе, подогретое алкоголем, затмевает разум, и не то наговоришь. Бывает же и про пришельцев придумывают, и в горячке на людей бросаются. Всякое бывает.

Паша отгонял сомнения от себя: «Бред! Бред! Бред!»

Но где-то в подкорке вертелись вопросы. Знал ли он по-настоящему Миру? И каких демонов скрывала её очаровательная улыбка?

24 марта. Воскресенье

В квартире было пусто и грязно, руки до уборки уже несколько дней не доходили. Под ногами скрипели крошки, черный лакированный стол покрылся пылью, в раковине выросла башня из немытых тарелок. Раньше они убирались вместе с Катькой. Вернее, она командовала, а Паша под строгим наблюдением выполнял намеченный фронт работ.

Но сейчас всё изменилось. Будто с тех пор прошло не меньше десятка лет.

Паша подумал: а если бы неделю назад он не открыл дверь, притворился, что никого нет дома? Тогда его жизнь так и продолжала бы медленно дрейфовать по течению. В сторону брака с нелюбимой женщиной, к принятию всего, против чего протестовало нутро. И на работе… закислился, топчется на месте, забыл о планах работать в экономической полиции. Но теперь он чувствовал, что Мира своим появлением переключила в нём невидимый тумблер. Казалось, она забрала у него привычное спокойствие, которое усыпляло бдительность и медленно затягивало в болото стагнации, но подарила нечто более важное… Ощущение жизни, а именно – как она коротка и неоднозначна. Раньше он смотрел на события, происходящие вокруг, как на фильм, со стороны, не вникая, не погружаясь настолько, чтобы позволить чувствам завладеть его разумом. Лишь потеря заставила его прозреть. Боль очистила глаза от рутинного налёта, стёрла чёрно-белую разметку, по которой он, не задумываясь, катился. Теперь Паша знал, что прежней жизни уже не будет.

Он посмотрел на покрывало, жалко валявщееся на полу, поднял с пола пустой пакет из-под чипсов. Надо бы навести порядок, иначе хозяева квартиры, которые любят нагрянуть, как снег в мае, выставят его отсюда.

Собирая носки, вытирая пыль, Паша пытался сосредоточиться, выстроить последовательность событий. Простые механические действия немного помогали справиться с эмоциями. Но как только в памяти всплывали картинки произошедшего на мосту, его логические построения рушились. И частоколом вставали вопросы, через которые трудно было пробраться.

Под подушкой что-то блеснуло. Паша откинул её в сторону – на диване лежал браслет. Изящное украшение из тонкого переплетения золотых нитей. Такого у Катьки отродясь не было. Должно быть, лежал здесь с того дня, как Мира приходила к нему.

Сердце больно сдавило. Ну, зачем она это сделала? Что толкнуло на непоправимый шаг? Она ведь собиралась просто уйти от мужа, но не убивать себя и своего ребёнка!

Паша вертел украшение в руках, раздумывая, что теперь с ним делать? Отнести браслет её мужу? Ага, со словами: «Это ваша жена у меня оставила». Не лучшая идея. Сказать, что нашёл на мосту? Тоже не годится. Или оставить себе, как память? Нет, надо вернуть. Паша решил поехать вечером к Станиславу и незаметно подсунуть вещицу куда-нибудь. Так будет честнее.

Через полчаса он был во дворе дома Миры. Возвращаться в этот дом не хотелось, воспоминания, связанные с ним, были не из приятных. Видел ли кто его, когда он нёсся к своей машине, прихватив увесистую сумку?

На этот раз консьержка учтиво поинтересовалась, к кому он направляется. Ответ у Паши был готов: «Полиция. К Станиславу Анатольевичу».

Бабуля сочувственно покачала головой. На удостоверение, которое Паша приготовил, она даже не посмотрела.

О чём говорить со Стасом, Паша представлял очень приблизительно, решил импровизировать на месте. Нажал на звонок, заиграла тихая мелодия. В этот момент его решимость дрогнула и захотелось исчезнуть, но Паша переборол это чувство.

Дверь ему открыл высокий тёмноволосый мужчина в бархатном халате на голое тело. Он нахмурился, выжидая, когда Паша заговорит.

– Из полиции. Я от Геннадия. Нужно уточнить ещё кое-что. – Паша достал своё удостоверение, быстро открыл его и закрыл.

– Дайте, пожалуйста. – Паша узнал этот глуховатый голос, его спокойный и ровный тон. Голос человека, который привык приказывать и не терпит неповиновения.

Паша почувствовал, что его сердце сбилось с ритма. Он протянул удостоверение и замер, набрав полные лёгкие воздуха.

– Помощник дежурного? – Стас недоверчиво посмотрел на полицейского.

– Не поменяли ещё. Я уже полгода как в розыске, а кадры всё удостоверение новое сделать не могут. Лентяи, – соврал Паша.

– Ладно. Проходите, – поджал губы Стас и отступил в сторону, пропуская Пашу внутрь.

В комнате с зашторенными окнами царил полумрак, свет исходил лишь от телевизора. На экране замерли человечки на зелёном поле – Fifa, поставленная на паузу. Хозяин включил свет и удобно растёкся в кресле.

– Приятель с сыном приходил. Пришлось включить мелкому, – небрежно сказал он и щёлкнул пультом. Экран потух.

Станислав был из тех, кого называют «породистыми». Крупные черты лица, прямой нос, тёмная шевелюра и мускулистые плечи. Мужественное лицо портил только тусклый взгляд светло-серых глаз из-под тяжёлых надбровий. Во всем его виде, от позы до выражения лица, читалось чувство превосходства над другими. Он широко расставил ноги, положив крупные руки себе на колени.