Двое - Татьяна Толстая

Летняя сессия, конец июня, последний экзамен — русская литература. Студент-вечерник отвечает вдохновенно, звонким голосом. А я устала: дополнительных вопросов не будет. Получай пятерку, и разойдемся по домам.

Когда студент закрыл за собой дверь, я подняла с пола листок, который он обронил. Это была схема расположения шпаргалок. Ведь не упомнишь, куда что засунул! На листке было написано:

Достоевский — лев. задний.

Толстой — прав. задний.

Тургенев — грудь.

1995 год

В конце октября я начала преподавать русский язык в маленьком шведском городке за полярным кругом. В тот год в Швеции проходила кампания «Думай позитивно» (предыдущий год прошел под лозунгом «Сумей сказать „нет“»). Пока было тепло, я ходила в парк, садилась на скамейку и думала позитивно. Появлялась физкультурница в белом, останавливалась невдалеке и с улыбкой делала приседания. Дама на другой скамейке читала толстую книгу. Время от времени она откладывала ее, меняла очки и принималась за вязание.

И читательнице толстой книги, и физкультурнице, и всем жителям уютного городка не было до меня никакого дела. Никто не вступал в разговор просто так, как дома, в парке Челюскинцев.

— Невестка выкрасилась в седой цвет, дура. Я ей говорю: «Ты бы еще морщины наклеила»…

А сколько раз в подземных переходах или в трамвае граждане выводили меня из задумчивости:

— Тяпку для дачи не надо? В магазине нету.

— Девушка, что же вы в такой холод без шапки? Облысеете…

Из моего окна была видна церковь, в которую никто не ходил. И замерзшая река. И все время шел тихий снег. Я наслаждалась тишиной неделю. Потом подумала: что, и весь год так? Городская библиотека работала с часу до трех, два раза в неделю. Книги там были или детские, или про природу: «Я и мой лес», «Все о комнатных цветах». И журналы были тоже специальные: «Кошка в доме», «Скандинавская рукодельница» (как сшить из остатков материи чехол для резервного рулона туалетной бумаги; как сделать аппликацию на дверь в гараже: гномик — санки — гномик — санки). Я начала читать, но меня, безрукую, чтение не захватило. И, оторванная от очередей, таскания тяжелых сумок, друзей и врагов, я потеряла опору. Возбуждение от пребывания за границей кончилось.

Каждый день я вынимала из почтового ящика рекламные листки и тут же складывала их у мусоропровода. Но однажды в руках у меня оказалось письмо: «Приглашаем Вас принять участие во 2-й Международной конференции „Женское движение. История и современность“. Желательна русская тематика. Тезисы доклада высылайте по адресу… Оргкомитет». Список основных докладов прилагался:

«Дискриминация женщин разных возрастных групп среди оленеводов саами (Финляндия)».

«Роль и задачи мужчины в домашнем хозяйстве. Концепция и прогнозы (Швеция)».

Поехать на конференцию хотелось, а времени писать доклад оставалось мало. С другой стороны, и тема — женское движение — безразмерная. Пиши, о чем хочешь. Я села за стол, взяла лист бумаги и написала черновое название доклада: «Феминистское самосознание как полоролевой стереотип в современном социуме». Может быть, взять исторический аспект вопроса?

После войны многие семьи держали домработниц, молодых девушек, сбежавших из колхоза. И мы, когда переезжали летом на дачу, нанимали домработницу. Каждый раз это была новая девушка, почему-то всегда Нина или Валя. В чемоданчике у нее лежало зеркальце, толстая книга без первых страниц и письма солдата срочной службы. Один раз я увидела на нашей кухне человека, одетого, как крепостной крестьянин из школьного учебника. Это был отец нашей домработницы. Он о чем-то просил маму и даже встал на колени.

После ужина домработницы ходили друг к другу в гости. Шептались, рассматривали фотографии: солдат у развернутого знамени части, матрос с товарищем. Иногда они показывали эти фотографии мне, первокласснице, и спрашивали: нравится? Боясь их обидеть, я говорила: да, а сама думала: господи, как можно полюбить такого?

Этим девушкам, как и всем на свете, хотелось счастья, и поэтому вечерами они уходили в темноту. Дружба с солдатом или матросом часто заканчивалась беременностью и слезами. «С Ниной пришлось расстаться по той же причине, что и с Валей», — долетали до меня разговоры взрослых. Одна из Валь устроилась в милицию, там давали койку в общежитии. Про нее говорили, что она «пошла по рукам». Другая, Нина, стала каменщицей на стройке. После пяти лет работы давали комнату, а парень, с которым Нина гуляла, обещал жениться, если будет жилье. Но комнату все не давали и не давали. И жених не стал ждать, ушел к другой, с жилплощадью. Все домработницы уходили от нас на тяжелые работы, мечтая о прописке и о собственном угле. Где они теперь, эти деревенские девушки? Небось, нянчат внуков, рожденных свободными. Ничего не знаю об их судьбе: они никогда не возвращались назад, к бывшим хозяевам. Нет, лучше взять сегодняшний день, что-нибудь попроще. Например, роль женщины в семье накануне нового тысячелетия.

Прошлой весной родительский комитет поручил мне обойти несколько домов микрорайона, уточнить количество будущих первоклассников.

Апрельское воскресенье. Пятиэтажный блочный дом. Тесные, но отдельные квартиры. Перед тем как позвонить в очередную дверь, я загадывала: какая хозяйка мне откроет? Злая на весь белый свет или добродушная?

На звонок открывал всегда мужчина в тренировочных штанах и шлепанцах. Жена кричала из кухни: «Валера, кто там?» Валера отвечал: «Молодая, интересная», или: «Ко мне пришли, не ори!» Появлялась жена: бигуди под газовой косынкой, руки в муке или мыльной пене, и приглашала зайти в комнату. Был полдень, но телевизор уже работал на полную мощь. Через открытую дверь была видна маленькая смежная комната с неприбранной детской постелью.

Усадив меня к столу, женщина принималась выпроваживать мужа: «Сдай посуду, скоро на обед закроют». «Сходи, Валерик, за сметаной. Дай нам спокойно поговорить». Муж, не отрываясь, смотрел мультфильм «Мышонок и его друзья», а когда жена совсем доставала, переходил, захватив бутылку пива, в лоджию и долго курил там, глядя в одну точку. Так было на третьем этаже, и на пятом, и на девятом. Всюду женщины были активны. Их энергия была то остервенелая, то веселая, но она была. А мужья… Мне было их жалко.

В последней квартире дверь открыла старушка.

— Здравствуйте. Здесь живет Вова Козлов?

— Здесь, мой хороший. Что, натворил чего-нибудь?

— Нет, я списки первоклассников уточняю.

В большой комнате спиной ко мне сидели двое. Она в кофте из ангоры, с широкой спиной, немолодая, он — на вид лет восемнадцати. Рукав его пиджака был надорван, и было видно, что пиджак надет на голое тело. Женщина обнимала парня за шею. На столе стоял эмалированный тазик с винегретом и бутылка. Пока я разговаривала с бабушкой, женщина и парень ни разу не обернулись и не посмотрели, кто пришел.

Она его не удержит, думала я, спускаясь по лестнице.