Эмиссар уходящего сна - Леонид Кудрявцев

Нет, не отдадут. И значит, надо попытаться сделать ноги, как только окажусь в реальном мире. Так я хоть жизнь не потеряю.

Клинт Иствуд наклонил голову и что-то прошептал белой птице, потом подкинул ее и уже в полный голос приказал:

— Ищи! Найди для нас дорогу.

Птица-лоцман взмахнула крыльями, издала музыкальную трель, словно бы исполненную на фаготе, и растворилась в темноте, под куполом зала. Не исчезла, не нырнула в нее, а именно растворилась. Словно бы эта темнота была твердой поверхностью, а она рисунком неведомого мастера, который кто-то стер одним движением смоченной ацетоном тряпочки.

— Она вернется, — объяснил Клинт Иствуд. — Найдет дорогу и неизбежно вернется. На то она и птица-лоцман.

— А пока...

— А пока будем ждать. Полчаса у нас по крайней мере есть. Можете заняться чем угодно, но из храма не выходите. Мы отправимся в путь, как только птица вернется. Немедленно.

Последнее слово он произнес с некоторым нажимом. Будь этот текст написан на бумаге, уж он бы, наверное, подчеркнул его большой жирной линией. А то и двумя.

Я взглянул на анимэшку.

Та стояла на шаг от меня справа. Этакое воплоще-ние воинственной красоты. И чувствовалось, стоит мне сделать хоть одно неверно истолкованное движение, как реакция на него последует незамедлительно, И реакция эта мне не понравится.

Интересно, что создает такой эффект? Может быть, меч, выражение лица моей тюремщицы? Скорее оба этих фактора вместе.

Что можно сделать, не пытаясь заставить свои поступки неверно истолковать?

Трудный вопрос...

Наверное, надо попытаться осмотреть храм. Ничего подозрительного в таком любопытстве нет.

Я подошел к ближайшей нише и стал рассматривать стоявшую в ней статую женщины с медвежьей головой. Первым делом я заглянул ей в пасть и убедился, что создававший ее не пренебрег ни одной, даже мельчайшей деталью. Вот только клыки у медведицеголовой были слишком белыми. Это портило все впечатление. Не бывает у настоящих медведей таких белых клыков. Впрочем, откуда я знаю, возможно, у медведиц-богинь и бывают?

— Как я понимаю, это боги? — спросил я. Клинт Иствуд ответил:

— Да, наши предки поклонялись именно таким богам. Пока у них для этого хватало сил, пока сон наш не стал уходящим.

Я не удержался и фыркнул.

— Богам со звериными головами?

— Что в этом плохого? — спросил Клинт Иствуд.

— В таких богах? Чем бог, распятый на кресте, лучше? Наши боги не страдали за других, но зато они были близки к природе. И природа это чувствовала, заботилась о людях так, как она может заботиться о всех своих созданиях.

— А потом?

— Потом пришел бог, умерший на кресте, и он, точ- нее его учение, оторвало людей от природы, сделало их безумными, заставило их ее уничтожать. Что от этого выиграли люди? Да ничего. Им только хуже стало, ибо, извратив свою природную сущность, они обречены на вечное одиночество, вечное беспокойство, вечные поиски.

— Чего именно? — спросил я.

— Покоя. А покой дается только тому, кто понимает всю красоту возвращения в лоно своей матери-природы, всю неизбежность этого, понимает и беспрекословно принимает.

Мы помолчали.

Потом я осторожно спросил:

— Не подрабатываешь ли ты, случайно, еще и проповедником?

— Нет. Но вот лично для тебя могу подработать тем, кто намылит тебе шею.

— А... — разочарованно протянул я. — Это...

— Не пугает? — насмешливо спросил страж порядка.

— Нет, — ответил я. — Не пугает.

— Почему?

— Пока я вашему сну нужен, пока я являюсь его эмиссаром...

— А потом?

Задав этот вопрос, страж порядка указал глазами на мою сопровождающую.

Ничего не оставалось, как с самым беспечным видом ответить:

__ Думаю, сначала нужно до этого «потом» дожить.

— Что ж, мудрое решение... — пробормотал Клинт Иствуд- — А ты рассчитываешь дожить?

— Рассчитываю, — мрачно сказал я.

— Энтузиаст.

— Вот именно, — улыбнулся я.

Улыбнулся и вдруг почувствовал, что так оно и есть. Прорвусь, что-нибудь придумаю, выкручусь. Уж мог бы к подобному здесь, в мире снов, привыкнуть. А ранее, в реальном мире, разве было легче?

И он, Клинт Иствуд, это почувствовал, ощутил, что я не просто отговариваюсь, что я уверен, и сразу отступил на шаг, перестал ехидно улыбаться.

Вот так-то. И нечего меня было задевать,

— А птица-лоцман, значит, что-то задерживается, — казалось, ни к кому конкретно не обращаясь, промолвил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Полчаса уже прошли, а она так и не вернулась.

— Вернется, — равнодушно сказал страж порядка. — Птицу-лоцмана не так-то легко прищучить. И заблудиться она не способна. Вернется, не бойся.

Клинт Иствуд был прав. Не прошло и минуты, как она вернулась. Где-то под потолком на мгновение распахнулось светлое окошко и из него выпорхнула птица-лоцман. Сделав по залу круг, она уселась стражу порядка на плечо и издала короткую, радостную трель.

— Что я говорил? — с довольной физиономией промолвил Клинт Иствуд. — Все в самом лучшем виде. Пора отправляться в путь, господин эмиссар уходящего сна и его сопровождающая. Реальный мир ждет вас.

Цветы пахли.

Я сорвал один и, осторожно его понюхав, в этом окончательно удостоверился.

Действительно цветок. Действительно пахнет. Вот чего мне не хватало в мире снов. Вообще непонятно, как я там выжил без запаха цветов.

Осторожно опустившись на траву, я лег на спину, заглянул в яркое, голубое небо и подумал, что мое наслаждение цветочным запахом вполне оправдано. В мире снов есть запахи, иногда такие, какие реальному миру и не снились. Но там запахи служат определенной цели, они всегда что-нибудь означают, они существуют не случайно. Здесь же цветочный запах был сам по себе, и уже одно осознание этого доставляло огромное наслаждение.

Я хорошо понимал, что мне в голову лезет всякая чепуха, но так и должно было быть. Надо было компенсировать полученный шок. И не только от самого путешествия, но и от факта, что мне все-таки, несмотря ни на что, удалось покинуть мир снов.

Все оказалось гораздо проще, чем я планировал. И больше не надо было искать «голубиную книгу». Достаточно было ввязаться в эту безумную историю. Такая ли она безумная, если благополучно закончилась?

В небе плыло облако, здорово смахивающее очертаниями на инуа — духа сна. Я тихо застонал.