Радостная мудрость. Принятие перемен и обретение свободы - Йонге Мингьюр Ринпоче

Позже, в период, который многие родители называют как «ужасный двухлетний возраст», когда дети начинают утверждаться как независимая личность, то и дело говоря «нет», кажется, что эти разные коробочки принимают более прочную, определённую форму. Потенциал появления других коробочек уже приведён в действие и механизм запущен.

Сначала существа придумывают «я» и держатся за это представление;

Они придумывают «моё» и питают привязанность к вещам.

— Чандракирти, «Введение в Срединный путь»

За столетия до возникновения западной науки Будда пришёл к пониманию, что страдание рождается в уме — так сказать, «в глазах смотрящего». Хотя он, возможно, не использовал тех терминов, которые употребляют современные биологи, нейробиологи и психологи, предложенное им понимание в значительной степени аналогично современному научному.

Согласно ранним письменным изложениям учений Будды о Второй благородной истине, дуккха возникает из основного состояния ума, которое на языке пали называется танха, то есть «тяга». Ученики, переводившие ранние палийские источники на санскрит, определяли причину как тришна, или «жажда». Когда учения пришли в Тибет, эту причину перевели как дзинпа, или «схватывание», «цепляние».

Эти три термина, каждый по-своему, отражают коренное стремление к постоянству, устойчивости или, если взглянуть с другой стороны, попытку отрицания или игнорирования непостоянства. Самый главный из этих аспектов страстного желания — это склонность, часто именуемая в буддийских текстах неведением, ошибочно считать такие вещи, как «я», «другой», «субъект», «объект», «хорошее», «плохое», и другие относительные понятия существующими независимо, самостоятельно. На самом простом уровне неведение можно определить как мнение о том, что ярлык на бутылочке острого соуса и есть сам этот соус.

От представления о том, что люди, земля и вещи сами по себе осязаемы и реальны, проистекают два одинаково сильных побуждения. Первое, которое обычно называют желанием, — это стремление приобрести или сохранить всё то, что мы считаем приятным. Второе, называемое неприязнью, — это тяга, направленная в противоположную сторону: избавиться или освободиться от того, что мы считаем неприятным.

Все вместе неведение, желание и неприязнь в буддийских текстах называются тремя ядами: это привычки, связанные с переживанием, так глубоко укоренились в нас, что затуманивают или «отравляют» ум. Каждое в отдельности и в сочетании друг с другом они порождают бесчисленные другие отношения, мысли и эмоции: например гордость, перфекционизм, низкую самооценку или ненависть к самому себе, ревность по отношению к сотруднику, получающему продвижение по службе, которого, по нашему мнению, заслуживаем мы, или беспросветное горе и чувство безнадёжности, охватывающее нас, когда болеют или стареют наши родители. Соответственно, в некоторых буддийских учениях эти отношения и эмоции называются «недуги» или «омрачения», потому что они ограничивают способы понимания своих переживаний, а это в свою очередь подавляет нашу потенциальную возможность мыслить, чувствовать и действовать. Развив в себе представление о «я» и «не я», мы начинаем относиться к своему переживанию с точки зрения «моего» и «не моего», «того, что у меня есть» и «того, чего у меня нет», «того, чего я хочу» и «того, чего я не хочу».

Представьте, например, что вы едете по дороге на своей старой изношенной машине и проезжаете мимо престижного дорогого авто — мерседеса или роллс-ройса, — только что помятого в аварии. Возможно, вам будет немного жаль его владельца, но вряд ли вы почувствуете желание заиметь этот автомобиль. Спустя несколько месяцев, получив возможность сдать старую машину в автосалон в счёт покупки новой, вы посещаете биржу подержанных автомобилей, и здесь видите мерседес или роллс-ройс, выставленный на продаже за более чем заманчивую цену! На самом деле это тот самый автомобиль, который вы видели помятым в аварии несколько месяцев назад, но, когда вы подписываете контракт, это не имеет никакого значения. Теперь автомобиль ваш — и, когда вы едете на нём домой, камешек ударяется о ветровое стекло. Трагедия! Мой автомобиль повреждён. Мне надо заплатить, чтобы его отремонтировали.

Это тот самый автомобиль, который был помят в аварии несколько месяцев назад, и, проезжая мимо, вы можете не испытывать по отношению к нему никаких чувств. Но теперь это ваша машина, и если треснуло лобовое стекло, вы чувствуете гнев, досаду и, быть может, некоторый страх.

Так почему же просто не остановиться? Почему просто не отказаться от ментальных ядов и их производных?

Конечно, будь это так легко, мы все стали бы буддами, ещё не дочитав до конца это предложение!

Согласно учениям Будды и комментариям других учителей, три яда и все остальные возникающие из них умственные и эмоциональные привычки сами по себе не являются причинами страдания. Страдание проистекает от привязанности к ним, и это ближе всего передаёт главный смысл тибетского слова дзинпа. Как уже упоминалось, слово дзинпа часто переводят как «схватывание», но я также слышал и перевод «фиксация», который, по моему мнению, ближе передаёт глубокий смысл этого термина. Дзинпа — это попытка фиксироваться во времени и пространстве, которые пребывают в постоянном движении и изменении.

«Это всё равно, что убивать бабочек!» — недавно воскликнула одна моя ученица.

Когда я спросил её, что она имеет в виду, она пояснила, что некоторые в качестве хобби ловят бабочек, убивают их и накалывают на булавки в стеклянных или пластиковых витринах исключительно ради удовольствия рассматривать свою коллекцию или показывать её своим друзьям.

«Такие красивые, изящные создания, — печально сказала она. — Они должны летать. Если они не летают, это уже не бабочки, ведь так?».

В каком-то смысле она была права.

Когда мы фиксируемся в своём восприятии, мы утрачиваем свою способность летать.

Все живые существа, содержимое этого мира, непостоянны.

— Джамгон Конгтрул, «Светоч уверенности»

Встреча с одной пожилой женщиной, несколько лет тому назад в Соединённых Штатах, ярко продемонстрировала мне глубину страдания, причинённого сильной привязанностью к некоему набору мнений и представлений. Едва эта женщина села, как начала плакать.

«Всё в порядке, — сказал я ей. — Когда успокоитесь, расскажете мне, что у вас за беда».

Понадобилось несколько минут, чтобы она взяла себя в руки. Наконец она сказала: «Я не хочу быть старой. Когда я смотрю в зеркало, я вижу все эти морщины, которые ненавижу. Я так их ненавижу, что на днях разбила своё зеркало. Конечно, мне пришлось пойти и купить другое. Но, глядясь в него, я могу видеть лишь морщины, и это сводит меня с ума. Я так злюсь и расстраиваюсь, что не нахожу себе места».

Надо признаться, я был несколько удивлён эмоциональностью её реакции. У моей бабушки было много морщин, но, на мой взгляд, они делали её лицо ещё прекрасней — таким добрым и ласковым, исполненным мудрости и всегда улыбающимся. Конечно, прямо я этого не сказал. Когда человек страдает, наверное, самым худшим с нашей стороны было бы говорить что-то вроде: «Ну, это всего лишь твоё восприятие. Измени своё отношение, и твои ощущения изменятся». Скажи мне кто-то из моих учителей нечто подобное, когда я был погружён в свои тревоги и страхи, не думаю, чтобы это хоть как-то мне помогло, и, наверное, я бы ещё сильнее ощутил своё одиночество и смятение. Что нужно было мне в моих собственных борениях, так это понимание, что я стою перед той же самой дилеммой, которая мучает всех людей, и в той или иной мере всех живых существ, — это глубокое и всепоглощающее желание выжить, существовать и процветать и, возможно, наслаждаться мгновениями покоя.