Тропик ночи - Майкл Грубер

У. только что проснулся, раздраженный с похмелья; симпатичный стюард-африканец приносит нагретые полотенца, апельсиновый сок и аспирин. Скоро У. становится легче. Я наблюдаю за тем, как под нами разворачивается Африка, безлюдная, белая, рыжая, пустынная. Поворот на юго-юго-восток, земля под нами позеленела: сухая саванна, влажная саванна, наконец, настоящие влажные леса. У. улыбнулся, произнес «джунгли», процитировал строки Вейчела Линдсея:

А потом я увидел Конго,

Продираясь сквозь черноту…

Голос у него проникновенный, но это вовсе не Конго, а бассейн Нигера. Поэтическая вольность. Мужчины посмотрели на У. с подозрением.

Мы приближаемся к тропику ночи, сказала я, но он не услышал.

Позже, отель «Пальмовый двор Лари», Лагос

Мы приземлились. Обычная суета на таможне и в иммиграционном отделе. Какой-то парень с жадностью смотрит на мои камеры и ноутбук, но, как говорят, с установлением нового режима здесь все ведут себя благопристойно. Рядом с багажом нас ждут люди из нашей команды, водитель Аджаи Околоси и носильщик Тунджи Бабангида. Аджаи произносит по-английски «хелло», но я вызываю в памяти приветствия на йоруба и медленно пожимаю ему руку: как ты поживаешь, как поживает твоя жена, здоровы ли дети, здоровы ли твои родители, все ли у тебя в порядке и так далее. В ответ — широкая улыбка, не зря я слушала и повторяла записи на йоруба.

Снаружи обычная сцена для аэропортов третьего мира: толпа бедных людей, пытающихся урвать хоть что-то у богоподобных созданий, которые настолько богаты, что могут летать. Заметив белую женщину, собравшиеся приходят в состояние полного безумия. «Кеб, мисс, кеб, мисс…» — орут мне в ухо и пытаются сорвать рюкзак со спины. Меня выручает Тунджи. Он заталкивает меня вместе с моим ручным багажом в древний лендровер. У. сидит в машине с ошеломленным видом. Молчание. Я сжимаю его руку. Невесело нас встречает Африка. Тунджи тем временем включает кассетный плеер, прикрученный проволокой к приборной панели, и в машине звучат первые слова песни «Бойся Черной планеты». Тунджи оборачивается, чтобы проверить, какое впечатление на У. произвел этот кусочек цивилизации, радует ли он его. Не радует.

Тучи пыли стоят над неким подобием скоростного шоссе к югу от нас. Множество дешевых мотоциклов, несколько больших сверкающих «мерседесов» с затемненными стеклами, изобилие желтых автобусов, военные машин. Солдаты в грузовиках выглядят детьми.

Слева от шоссе у перекрестка стоит коп в белых перчатках и в униформе британского образца, управляя движением при помощи свистка, так как светофор не работает.

Центральный деловой район Лагоса располагается к югу отсюда, на острове Лагос или возле него, сообщает нам Аджаи. Там выстроено около дюжины высотных башен, и там много туристов. Мы же направляемся в Ябу, настоящий Лагос, более безопасный и дешевый, а рядом университет. Улицы становятся все более узкими, мостовая неровная; большая машина накреняется, я падаю на У. и смеюсь, но он сидит такой отчужденный, весь в напряжении, и смотрит в окно. Мне хочется, чтобы Т. выключил эту проклятую музыку.

Двое наших сопровождающих болтали между собой на йоруба, я понимала не больше одного слова из десяти. Улицы, по которым мы проезжали, были застроены трех- и четырехэтажными блочными домами, выкрашенными в белый цвет; на всех окнах жалюзи от солнца. На каждые несколько улиц либо минарет мечети, либо здание христианской церкви.

Проезжая через большой открытый рынок, Аджаи осторожно лавировал между кучками людей, магазинчиками и прилавками, с которых торговали разной снедью, напитками, сигаретами, лотерейными билетами, одеждой, обувью. В воздухе стояли запахи гниющего мусора, жареного мяса, автомобильных выхлопов и чего-то еще, не определяемого, острого, немного пряного, короче, основного запаха места. Если я перестану его улавливать, значит, освоилась здесь окончательно.

Наш отель — двухэтажное белое здание под облупившейся красной железной крышей. Наша команда заняла его целиком — все десять спален. В здании прохладнее, чем на улице, вентиляторы под потолком медленно перемешивают воздух. Здесь немного сумрачно, пахнет кухней — перцем, жареным мясом, а в жилых комнатах — дезинсекталем, воском, политурой для мебели. Декор поразительный: в приемной большая гравюра, изображающая оленя у запруды, соседствует с литографией Христа в окружении детей; здесь же стеллаж с дешевыми сувенирами английского морского побережья. В столовой четыре круглых стола со скатертями, накрытыми полиэтиленом, дешевая серебряная и стеклянная посуда, пластмассовые цветы в вазах — словно в Блэкпуле или Брайтоне.[22]Все безупречно чисто, если не считать всепроникающей рыжевато-коричневой пыли. У. недоволен, брюзжит по поводу колониального мышления, жалуется, что ванная и туалетная комнаты находятся в холле. Он не привык путешествовать за границей. Я подняла жалюзи, обнаружила, что наше окно выходит в небольшой дворик, затененный огромным манговым деревом. Во дворике привязаны две козы и стоит старый стол, за которым две женщины в ярких платьях и шарфах, покрывающих головы, что-то делают с целой грудой овощей. Женщины заметили меня, заулыбались, помахали мне, а я в ответ помахала им. Это местечко начинает мне нравиться.

У. говорит, что у него разболелась голова, принимает аспирин и плюхается на постель. Я спускаюсь вниз. Владелица гостиницы миссис Бэсси сохраняет на лице выражение королевы-матери. Она отлично говорит по-английски, голос у нее певучий, а каждая фраза как бы завершается знаком вопроса:

— Мы подаем обед ровно в шесть?

Я решила пройтись.

Иду по жарким, узким, зловонным улочкам, где из каждого приемника гремит музыка, а из каждой темной дыры несет пивом. Но вот передо мной широкая главная улица, поперек которой раскинулся базар. Через каждый десяток шагов ко мне обращается молодой парень, либо предлагая стать моим гидом, либо пытаясь что-то мне продать, либо стараясь затащить в какую-нибудь лавчонку. Каждого я благодарю и отказываюсь от предложения — на языке йоруба, что обычно вызывает удивление, порой — улыбку, а порой — ответ, слишком быстрый, чтобы я успела его понять. Захожу в обменный пункт и меняю доллары на местную валюту — наира. Покупаю себе бумажный кулек чего-то под названием киликили, потому что название мне нравится, и оказывается это хорошо обжаренным и очень вкусным арахисом; еще покупаю местный газированный напиток — манго-соду. Яба — рынок не для туристов, здесь большей частью продают и покупают повседневно необходимые вещи и продовольствие. Все время звучит музыка, нередко очень интересная, так как Яба — это и район ночных клубов, множество музыкантов живет поблизости. Есть на базаре и художники, некоторые из них куда лучше тех, кого вы встретите в нью-йоркском Сохо, районе художников. Чудесные краски, естественные формы — великолепно! В Центральной Азии базары разделены по товарам, здесь этого нет.

Я присоединилась к небольшой толпе между женщиной, торгующей рыбой из пластиковых емкостей со льдом, и женщиной, продающей отрезы полосатой ткани адира онику, и увидела мужчину, сидящего на корточках, с голой грудью, одетого только в шорты цвета хаки. Я подумала, что он занят каким-то ремеслом, но потом разглядела, что он обматывает цветным шнурком собачий череп, что-то невнятно бормоча при этом. Рядом с ним клиент — толстый пожилой мужчина в халате и ермолке. Человек без рубашки закончил обматывать череп, положил его на зубчатую оловянную чашу, достал из соломенной корзины рыжую курицу, перерезал ей горло и брызнул кровью на собачий череп.