Рандеву и другие рассказы - Дафна дю Морье

Она поднялась с дивана и положила ему ладонь на плечо.

– Я понятия не имела, что ты так страдаешь, – тихо проговорила она. – Пожалуйста, не надо, не упрекай меня. Я думала, что поступаю так тебе же во благо. Боялась стать для тебя обузой.

Он не желал, чтобы его утешали. Покачал головой и с убитым видом произнес:

– Ты была светом моей жизни, смыслом моего существования! – Он опустил глаза и увидел обручальное кольцо у нее на пальце – и вдруг понял, что пылает от неукротимой ревности. – За кого же ты, интересно, вышла? – бесцеремонно поинтересовался он. – Этот Джон Пирс, чтоб ему пусто было… Даже не сумела сохранить верность единственному…

– Я познакомилась с ним через полтора года после того, как рассталась с тобой, – ответила она. – Мы с Джоном женаты уже двадцать семь лет. Только подумай – четверо взрослых детей! Живем тихо-мирно в глуши, в Девоншире. Ты же помнишь, я всегда любила деревню. Так что моя мечта сбылась. Кстати, у меня с собой есть фотокарточка моего младшего. Симпатичный, правда? Он сейчас в Бирме, прекрасно устроился…

Он удостоил фотографию лишь мимолетным взглядом и отвернулся. Какое ему дело до ее детей, до ее дома в Девоншире?

– А твой муж о нас знает?

Она убрала снимок в сумочку.

– Конечно! Я ничего от него не скрываю.

– И что он… Его это не задевает?

– С какой стати? Какое ему дело до событий тридцатилетней давности? Напротив, он всегда тобой интересуется. Мы вместе читаем заметки о твоих успехах. Представляю, как он обрадуется, когда я расскажу, что повидалась с тобой!

Такой поворот его не устраивал. Надо, чтобы у нее был огромный свирепый муж, который бы ее тиранил, который никогда ее не понимал. И чтобы она была одинокой, нелюбимой и по ночам с тоской глядела из окна, высматривая в небе заветную звезду… А тут на́ тебе – двадцать семь лет замужем, четверо взрослых детей! Нет, это никуда не годится. К тому же она, похоже, давно смирилась и вполне довольна жизнью. И его чувства для нее ничего не значат.

– А еще говорят – верность, верность… – угрюмо процедил он. – Всякие там клятвы да обеты – сплошная ерунда, одно притворство. Помнишь, как мы держали друг друга в объятиях и шептали – «всегда», «никогда»?.. Жалкое глупое вранье, вот что это было. Сегодня ты окончательно разбила мои иллюзии, и теперь я точно знаю – в жизни нет ничего стоящего!

Она пожала плечами и рассмеялась как ни в чем не бывало, натягивая перчатки на большие загорелые руки:

– Можно подумать, ты никогда не любил других женщин!

– Других?..

Он только махнул рукой. Что тут обсуждать? Перед его глазами проплыла бессмысленная череда всех тех «других», кому он говорил точно такие же слова. Это видение его покоробило – получалось как-то некрасиво. Вот бы люди жили словно птички на дереве: высоко-высоко на ветке сидит онемевший от горя, безутешный соловей, а внизу, на земле, лежит его бездыханная возлюбленная. Как это печально! Он ни с того ни с сего почувствовал себя очень несчастным. А она уже стояла, нахлобучив кошмарную шляпку и как попало намотав на шею шарф.

Он схватил ее за руку:

– Не уходи!

Она улыбнулась и невозмутимо двинулась к двери:

– Мне надо успеть на поезд с Паддингтонского вокзала. Джон и дети ждут. Я так рада, что повидалась с тобой. Сяду в вагон и всю дорогу буду перебирать в голове наш разговор. Такое событие в моей тихой, размеренной жизни! Благослови тебя Бог – и всего тебе самого доброго. Ты даже не представляешь, какой юной я себя с тобой почувствовала.

Он посмотрел на ее седую шевелюру, на бронзовое, обветренное лицо.

– Ты словно уносишь с собой частицу меня самого, – проговорил он. – Забираешь у меня что-то, чему нет названия, что-то бесконечно дорогое. Знать бы еще, что это…

Но на сей раз она в голос расхохоталась – не поверила его словам.

– Полно, сейчас ты просто актерствуешь, – заявила она.

– Нет, – возразил он, – нет, просто тебе не дано это понять.

Она пошла в конец коридора и скрылась за дверью, и вскоре он услышал, как за окном удаляются по переулку ее шаги. И посмотрел на себя в зеркало над камином. До чего же он устал!

– Монктон! – позвал он. – Монктон!

Он снял грим и умылся; из зеркала на него смотрело бледное худое лицо. Под глазами проступили морщинки. В волосах проглядывала седина.

В дверь постучали. Это была девушка – уже одетая, с беретом в руках.

– Что это за старуха от тебя вышла – с седыми волосами и огромным бюстом? – спросила она.

– Не знаю, – ответил он. – Честно говоря, до сих пор представления не имею.

– Бедненький мой! Продержала тебя целую вечность! Представляю, как она тебя измучила!

Он не ответил. Она поспешила за ним на улицу, в машину. Когда они подъехали к ее перекрестку на Пикадилли, девушка внимательно посмотрела на него, гадая, о чем он думает.

А он рассеянно напевал себе под нос, мыслями где-то далеко-далеко:

Почему ты со мной так жестока?

Почему ты…

Он внезапно оборвал песенку.

– Скажи-ка, – вдруг спросил он, – та женщина… Тебе не показалось, что она старая, совсем-совсем старая?

По общему мнению, Ричард Фергюсон был скучнейший тип. От таких поневоле хочется спрятаться в первый попавшийся магазин, лишь бы не столкнуться с ним на улице. Едва завидев его, прохожие говорили друг другу: «Давай-ка завернем на минутку к Смиту, а не то столкнемся с занудой Фергюсоном». Нет, конечно, ничего страшного не произошло бы. Все наперед знали, что Фергюсон лишь приподнимет шляпу и пройдет дальше. Даже не попытается вступить в разговор. Просто он был скучный, ужасно скучный! Жители Молтби никак не могли взять в толк, как он ухитрился стать управляющим «Вестерн-банком»? И как сумел жениться?.. Впрочем, этого давным-давно никто не обсуждал. Никто уже не помнил, каким Фергюсон был в молодости. Впрочем, никто не сомневался, что он и тогда симпатии не вызывал.

А вот его супруга была милейшая женщина, милейшая! Гостей принять, поддержать компанию – всегда пожалуйста. А какое у нее бесподобное чувство юмора – сразу узнаешь уроженку Молтби. И все три ее дочки такие же – душа любого общества. И как только эти милые дамы выносили зануду Фергюсона?

Ах, как он был скучен! Правда, поговаривали, что он подкаблучник. Ну, так ему и надо. В Молтби ценили мужчин с характером, а не таких, как Фергюсон, у которого характера ни на грош. Да и воспитания, если уж на то пошло. Бывало, пригласят его на ужин, а он сидит как истукан или встанет у окна и будто не слышит ни слова из того, о чем идет разговор. И все время улыбается, странной такой улыбкой. Улыбкой превосходства – так, наверное, можно сказать. Да, именно, – превосходства! Жителей Молтби это бесило. Что, собственно, он хотел сказать своим видом, сидя как сыч в углу и непонятно чему улыбаясь?