Орест и сын - Елена Чижова

Несправедливость, принявшая туманный облик смерти, легла в основание его жизни, так никогда и не ставшей ясной. Долгие шестнадцать лет он шел, держась за подол небесно-голубого платья, в другие края, которые нельзя было разглядеть, даже встав на цыпочки у самой кромки Финского залива.

Казалось, время шло, по крайней мере события жизни сменялись одно другим, но все это происходило с оглядкой на других детей, как будто отец, не имея собственного ориентира, строил жизнь Чибиса по образу и подобию других детских жизней. Приходил день, и отец, спохватившись, подбирал нужный пример: “Смотри, Игорек уже пошел в детский сад”, — и Чибис понимал, что это — его ближайшее будущее, вокруг которого не возникнет обычной семейной суеты.

Может быть, Чибисова жизнь и могла бы со временем проясниться, но вечерами, когда другие родители смотрят с детьми телевизор — окно в настоящее, — отец увлекал сына к другим берегам. Соблюдая ритуал, он всегда выбирал один и тот же путь, и в нестойком сознании ребенка все поворачивалось вверх ногами, и материнская жизнь становилась временным заменителем, суррогатом смерти, а смерть приобретала способность к движению. Черный лакированный альбом с двумя застежками, похожими на дверные замки, в котором лежала материнская фотография, казался ему ларцом, хранящим ее живое сердце. Этот альбом и был его настоящим домом: рано или поздно Чибис надеялся в нем поселиться. Он любил фотографироваться и подолгу разглядывал карточки, как будто выбирал ту, которая станет достойной будущего соседства с материнской.

Этим летом, когда Чибис сидел на скамейке у Казанского собора, неожиданный ливень замочил новый снимок, и он, высохнув на батарее, пожелтел, потеряв сходство со своей моделью, но одновременно стал опасно похожим на желтоватые альбомные фотографии. Тогда Чибис не мог не обратить внимания на то, что внешнее сходство, вопреки очевидности, лишает фотографию какого-то важного свойства, определяющего ее пригодность к посмертной жизни.

С этого и началась область тайного дела, подступы к которому Чибис хранил с той воинственной ответственностью, с какой гарнизон охраняет одинокую крепость на краю пустыни. Сегодня, после долгих раздумий, он наконец решился.

Под Чибисовой беспокойной рукой передовой отряд копейщиков расползался по ватманской глади. Каждая из кнопок, прикрываясь круглым щитом, бесстрашно выставляла вперед острое металлическое копьецо.

Отряд располагался внизу, там, где кончался оазис зеленого сукна и начиналась каменистая пустыня, выбеленная светом настольной лампы. Отделив от него маленькую горстку смельчаков, Чибис выдвинул их вперед и дал задание закрепиться на ближних рубежах. Палец ввинчивал кнопки: острые копья подламывались и прижимались к щитам. Чибис собрал поверженных копейщиков и провел ладонью по вздыбленному крупу листа.

Оглядев стеллаж, он заметил тощий рулончик обоев, оставшихся от ремонта, — пестроватую, песчаного цвета газелью шкурку, сунутую поверх книг. Чибис разложил ее на чертежной доске, и осмелевшие кнопки, превратясь в охотников, пронзили газелий лист. Он оглядел и остался доволен. Запустив руку в тупичок тумбы, Чибис извлек два пузырька с тушью — черной и красной — и легкую коробочку с плакатными перьями. Он вынул три пера и выложил их на сукно. Теперь Чибис чувствовал себя не то магом, не то алхимиком, выводящим свой первый тайный знак.

На нижнем краю мертвой каменистой пустыни появилась тонкая, слегка неправильная окружность.

Переменив перо, Чибис обмакнул его в красную склянку и пририсовал к окружности два немного выгнутых отростка, похожих на коровьи рога или косы, поднятые ветром. Под первой — большой — окружностью он нарисовал маленькую — черный шарик, тяжелую гирьку. Теперь он соединялся с матерью, но как-то непрочно, потому что у нее не было рук, чтобы его удержать. В то же время Чибис не был уверен в том, что смерть вообще оставляет руки, на которых матери держат младенцев. Синим фломастером он прочертил несколько симметричных штрихов: беря начало под окружностью, они крылато оперили ее с боков. На этот раз соединение получалось надежным. Шарик уравновешивал силу новообретенных крыльев, не позволяя матери уйти в высокое небо, в котором косы, вставшие рогами, будут и вовсе неразличимы.

Дрогнув пером, Чибис прислушался. По лестнице, слышные сквозь входную дверь, подымались шаги. За спиной скрипнуло, как дверь больничной палаты, и впустило высокую, удивительно худую старуху. По густой синей шали, расшитой мелкими золотыми звездами, которую она, подходя к кровати, накинула на железную спинку, завесив ярлык с материнским именем и упоминанием о безымянном еще Чибисе, он узнал мать отца. Звездная шаль поглотила солнечное сияние, которым Чибисово воображение неизменно окружало этот ничтожный кусочек больничного картона, где они с матерью всегда оставались вместе. Чибис вспомнил: в молодости его бабка носила прозвище — гуттаперчевый мальчик. Теперь она склонилась над кроватью, как будто этим — молодым и гибким — движением требовала своего места в их тайном с матерью знаке. Не найдя сил ослушаться, Чибис стряхнул с пера лишнюю тушь и вывел правильный полукруг: склоненную над кроватью гуттаперчевую фигуру.

Над ней, словно шаль превратилась в ночное небо, взошли три сияющие звезды. Вглядевшись в знак, изменившийся по воле бабки, он заметил, что маленькая гирька замыкает цепь, состоящую из двух женщин.

Еще не осознавая, к чему клонится дело, Чибис дал свободу руке, словно слез с навьюченной, бессловесной ослицы. Рука цокнула по столу костяшками пальцев. Перо отчертило горизонтальную линию и вывело полукруг, повторяющий формой бабушкин знак. Этот знак был привязан к небу лучами. Глаза дрожали, напрягаясь. Прабабушкин знак, похожий на солнце, двоился и троился, уходя за новые горизонты, и Чибис понял логику построения. Цепь, замкнутая тяжелым шариком, состояла из одних только женщин, не связанных между собою прямой последовательностью рождений — каждая рождала собственного сына, чтобы через него вступить с невесткой в кровную связь. Этой молодой матери свекровь передавала тайну рождения.

Так было всегда, кроме самого последнего раза, когда бабушка, укравшая его мать, раскрыла невестке другую тайну: рождения и смерти. Он стукнул костяшками пальцев и подул, словно боль дымилась.

Теперь Чибис думал о том, что отец, спрятавший фотографию деда, поступает правильно — смерть мужчин не имеет отношения к главной тайне. Он поднялся и шагнул по комнате, уже понимая, к чему ведет догадка. Чтобы продолжить цепь, разомкнувшуюся на его матери, нужна новая мать — живая и настоящая. Ей, вовлеченной в область их семейного предания, его собственная мать передаст тайну рождения, не совпадающего со смертью. Новая мать, привив себе их семейное прошлое, как вакцину от смертельной болезни, выступит против бабушки.

Конечно, даже самая надежная прививка не всегда спасает от смерти: бывают случаи, когда вакцина не действует. Иными словами, новая мать может умереть. И все-таки — благодаря сделанной прививке, — ее смерть не станет стремительной, как смерть его матери, а значит, у нее еще будет немного времени, чтобы передать эту тайну ему, который сумеет ею распорядиться.