Павел Третьяков. Купец с душой художника - Коллектив авторов

Сам же Николай Федорович завещал детям и потомкам хранить эту картину.

Обращаясь к ним, он высказывает желание, чтобы картина эта находилась в доме того, «кто будет достаточнее и который в состоянии будет дать ей более приличное место. Но ежели бы желали картину эту иметь многие из них, то предоставить иметь ее тому, кому будет присуждено это большинством голосов моих потомков…». Кроме того, он высказал пожелание, чтобы потомки его в день его именин, 6 декабря, «собирались к тому, у кого будет помещена картина», и чтобы они, отложив «свои неудовольствия между собою (чего не дай бог), пусть позабудут злобу и обратят ее в ласку и любовь. Этот день да будет днем мира и дружбы. День этот пусть будет днем благотворения. Для этого те, которые будут не в состоянии быть вместе в кругу родной семьи, пусть высылают ту часть денег, какая будет возможна к тому, у кого будет картина. Все наличные члены семьи обязаны сделать тоже пожертвование и распределить собранную сумму для помощи бедных и неимущих во имя живых и умерших родственников. В этот день пусть осуществится эмблема картины: пусть будет единство мыслей, единство действия к общей пользе всех потомков – пусть родство и любовь соединяют их».

Николай Федорович был человек добрый, широкий, но бывал горяч и в гневе наводил страх на семью.

Жена его Вера Степановна, сердечная и рассудительная, была благоговейно любима и почитаема детьми и племянниками.

Семьи Ивана и Николая Федоровичей были почти неразлучны, хотя жили они не вместе, но семьи их как бы слиты в одну.

В дневнике третьего сына Ивана Федоровича – Саввы Ивановича, – который он вел с 1858 года, много говорится об отношениях этих семей. Он радуется, что на пасху из присутствующих у них гостей из 21 человека 17 – Мамонтовых.

В другом месте дневника он записывает: «…мне было весело, я человек нетребовательный, и простой… А когда мы вместе, мы никогда не скучаем…».

Мамонтовская молодежь – дети Ивана Федоровича и Николая Федоровича – была хорошо образована и разнообразно одарена. Больше всего во многих из них было природной музыкальности. Зинаида и Вера превосходно играли на фортепиано. Особенно же музыкальны были Виктор Николаевич и Савва Иванович, что сыграло большую роль в жизни того и другого.

23 февраля 1858 года Савва записывает в свой дневник: «После обеда отправились к Н.Ф. на именины Александра. Там был приготовлен музыкальный вечер. Но вот что мне ужасно не нравится, что хотели начать в 7 часов, а начали в 10, потому что дожидались Кокорева, какое глупое почтение к этому откупщицкому царю. Сестры играли очень мило, несмотря на то, что Зинаида уверяла меня, что они играли хуже, чем на репетиции. Риба играл на фисгармонии (она подарена Виктору) очень хорошо, ну еще бы ему играть не хорошо».

Иосиф Вячеславович Риба – чех, по профессии органист и педагог, приехал из Богемии и навсегда остался в Москве. Он играл большую роль в семье Мамонтовых в двух поколениях. Не будучи сам пианистом-виртуозом, он и ученикам своим не передал этого качества, но прививал им любовь к классической музыке, безукоризненный вкус и благородство в исполнении.

Ближайшие годы приносят различные события в семье Мамонтовых: 30 сентября 1860 года скончался Николай Федорович. Глубокая скорбь звучит в письме Михаила Николаевича Мамонтова к сестре Вере из Дрездена, куда он поехал с женой, продолжая свое прерванное смертью отца путешествие. В этом письме, описывая горечь утраты, он говорит о своем глубоком чувстве к осиротевшей матери и сестрам: «Спасибо тебе за любовь ко мне. А я то. – Разве я не люблю тебя. Ведь только слова этого ты не слыхала от меня, а самое чувство, ведь оно было с тех пор одинаково, когда я услышал еще об рождении твоем. Только она, эта любовь, росла с тобою, росла по мере того, как я видел зарождение и возрастание твоей нежной, чистой любви к нам. Со дня рождения твоего и Зины вы обе были предметом особенной скорбной заботы об Вас матери. Обе вы чисты, обе бесхитростны. Обе вы существа любящие. Лелейте мать. Окружайте ее всей силой вашей чистой любви и ласки. Утешайте ее, родные! Теперь настало уже время отплатить ей за ее кровные об вас заботы… За это еще больше, еще сильнее, если то можно, будут вас любить все.

Благословляю тебя, Вера! Пусть будущее твое будет так же чисто, как было и прошедшее твое. Всем вам, трем сестрам, да пошлет господь мир, согласие и любовь. Целую тебя. Михаил».

В 1861 году выходит замуж Зинаида Мамонтова. Она уходит в новую жизнь. Ее заменяет Вере новый друг – жена брата Михаила – Елизавета Ивановна. Из семьи Барановых, крупных фабрикантов города Александрова, она, как и братья ее, хорошо образована и даже слушала лекции в Collège de France. Она очень развита, с передовыми взглядами женщины той эпохи. Она горячо любила мужа и полюбила всю его семью, в которой он остался главою по смерти отца. Елизавета Ивановна была старше Веры на семь лет и, без сомнения, имела большое влияние на общее развитие ее.

В августе 1862 года она пишет Вере за границу: «Дорогая моя, славная моя Верочка, пожалуй, подумала, что вот мол ее совсем забыли, не пишут, не вспоминают…

…Теперь, сию минуту, говоря с тобой, я беспрестанно бегаю к Михаилу, он кричит, зовет меня, чтобы прочесть хорошие места из десятой части «Misérables». Мы оба в несказанном восторге, я редко читала что-нибудь лучше этого. Тут разрешение таких мыслей, над которыми часто бесплодно прежде бывало ломала голову. Каждая почти фраза – музыка, картины самые поэтические, какие только можно в самые счастливые минуты вообразить себе. Я очень рада, что ты принялась также читать «Misérables».

Такая книга дает урок из истории, философии и примеры такой жизни, которых не прочтешь ни в какой Четьи-Минеи. Великая заслуга книги уже в том, что многое, что прежде вызывало одно только презрение, теперь вызывает участие и сострадание. Все ждут огромной пользы от этого сочинения; люди богатые, счастливые сердятся за то, что их заставляют взглянуть на лохмотья и стоны несчастных, Виктор Гюго, право, больше сделает для социализма, нежели Прудонб, Милль, Луи Блан, те говорят и их слушают меньшинство образованных людей; «Misérables» же прочтут, вероятно, все классы народа и всем мысль будет ясна, доступна, а прочтя каждому стыдно будет сидеть сложа руки, каждый