Голос одиночества - Ян-Филипп Зендкер

– Имей терпение, Кристина. Сейчас мы обо всем узнаем.

Через несколько минут они свернули с трассы и оказались в зеленой долине, через которую пролегала проселочная дорога. Потом снова свернули, на этот раз в обрамленную полями аллею. Машина затряслась на ухабах. Впереди нарисовались очертания высотной трассы на опорах. Сразу за ней открылась деревня, на краю которой была песчаная площадка. Водитель выключил мотор.

– Последние триста метров придется идти пешком, – объявила Инь‑Инь. – Улицы в деревне слишком узкие для машины.

Пол вышел наружу и огляделся. Кристина предпочла бы остаться в салоне, но он обошел машину и распахнул перед ней дверцу. По глазам Пола Кристина видела, что он раздосадован не меньше, чем она. Куда их завезли? Молодой человек вытащил багаж гостей и попрощался. Он торопился домой, к родителям. В отель их доставит такси, а завтра после обеда он приедет снова, чтобы отвезти их в аэропорт. Пока Пол подбирал чемоданы, Кристина рассеянно глядела вслед отъезжающей машине. Она почувствовала себя брошенной. Беззащитной и одинокой, несмотря на присутствие Пола. Но при всем своем желании уехать отсюда просто так она уже не могла.

Откуда ни возьмись выскочила собака, остановилась в паре метров и залилась таким истошным лаем, будто собиралась растерзать нежданных гостей на месте. Она ничего не сделает, успокоила Инь‑Инь. Но Кристина не спускала глаз с разъяренного пса. Сильный порыв ветра взметнул над площадкой тучу песка. Запорхали, как огромные бабочки, два пластиковых пакета и мягко опустились на землю в тени каменного забора. Солнце стояло в самом зените, грозясь испепелить все живое, и буквально выжигало глаза ярким светом. Кристина надела солнцезащитные очки. Брат, который объявился впервые за сорок лет, чтобы просить о помощи, даже не вышел ее встретить.

Они пересекли площадь и свернули в длинный переулок. Здесь не было ни единого деревца. Перед домом два старика в потных майках что‑то просеивали через металлические сита. При виде чужаков оба вскинули головы. В их глазах не было ни дружелюбия, ни враждебности – только усталость. Потом им встретилась женщина с вязанкой рисовой соломы на спине. Она медленно шла по дороге, уставив взгляд в землю, и, поравнявшись с ними, даже не подняла головы. Повсюду царила странная тишина, большинство домов выглядели нежилыми. Кристина не слышала ни разговоров, ни смеха – только гул автобана да слабый свист ветра в ушах. Безликий, безжизненный пейзаж, сплошь состоящий из всевозможных оттенков серого и землисто‑бурого. У ворот на въезде в деревню две женщины заученными механическими движениями лепили что‑то из теста. Их волосы и лица казались такими же высохшими, как земля под ногами.

Беспокойство Кристины росло. Что она делает в этом богом забытом месте? Неужели в одной из этих жалких лачуг живет ее родной брат? Наконец Инь‑Инь остановилась перед выложенной белой плиткой стеной и открыла деревянную калитку в тяжелых, выгнутых аркой воротах. Они оказались в просторном дворе, посредине которого темнел колодец. Кристине бросилась в глаза поленница возле дома. Два дерева, сплошь покрытых бурой пылью. В глубине двора сверкал выложенный белой плиткой двухэтажный дом с красной черепичной крышей, судя по всему, самое красивое строение в округе.

За спиной Кристины лязгнул замок.

– Папа! – позвала Инь‑Инь. – Мы пришли.

Кристина не ожидала увидеть его таким старым и изможденным. С тем же успехом его можно было принять за брата ее мамы. Не десять лет разделяло их, а гораздо больше. Год в Гонконге – не то что год в Китае. Гонконг – Сычуань, Гонконг – Шанхай. На карте мира расстояние чуть больше булавочной головки. Меньше трех часов в самолете, сутки в поезде. Но как по‑разному течет время. Сколько гонконгских лет составляют один китайский год?

Кристина вглядывалась в его лицо. Что осталось от молодого человека, фотографию которого мать прятала под подушкой? Жизнь не пощадила его. Серьезные глаза того юноши все‑таки искрились жизнью. Во взгляде этого старика не читалось ничего, кроме подозрительности и усталости, которую Кристина заметила уже на лице его дочери. Как будто горе передавалось в этой семье по наследству. На лбу и щеках пролегли глубокие морщины. В кустистых бровях серебрилась седина. Маленькая родинка на подбородке развилась в огромную бурую бородавку, из которой торчали неопрятные черные волосы. Вне сомнения, перед Кристиной стоял человек, хлебнувший горя. Тем не менее сочувствовать ему было свыше ее сил.

Помимо всего прочего, он был мал ростом. Гораздо меньше, чем она себе представляла.

Кристина вспоминала старую фотографию, единственную, на которой они были все четверо. Отец и мать – в форменных темно‑синих кителях эпохи Мао. Оба мрачно смотрели в камеру, словно предвидели, какие несчастья предстоит перенести их семье. Отец был крупным мужчиной. Высокий, худощавый – типичный уроженец китайского Севера. Да Лун не имел с ним ничего общего. Коренастое телосложение и полные губы он унаследовал от матери, чьи предки были выходцами из провинции Сычуань. Впрочем, на этом сходство с матерью заканчивалось.

Они долго молчали. Не кидаться же друг другу в объятия, в самом деле? Да Лун беспомощно улыбался беззубым ртом.

– М…м…мэй‑мэй… – Голос приятный, ласковый. Неожиданно тихий, но какой‑то вкрадчивый, который хочется слушать. «Мэй‑мэй» – «младшая сестра». – С…с…сяо Хун…

Так ее звали по‑китайски. «Сяо» – «маленькая», «хун» – «красная». Странное имя для девочки, но тогда оно было едва ли не самым популярным в Народной Республике. Брат произносил его иначе, чем мать. Та шипела, как будто оно ей не нравилось. Да Лун выговаривал звуки мягче, почти с нежностью.

Он заикался в начале каждой фразы, повторял одно и то же по нескольку раз. Кристина перевела взгляд на Инь‑Инь, Пола, потом снова на брата. Мандаринский диалект, конечно. Чего же она ждала? Но это не могло быть правдой. По спине пробежала холодная дрожь. Пятилетней девочкой Кристина уехала отсюда – из страны, которая посылала детей на смерть, а их отцов превращала в отчаявшихся бескрылых птиц. Она получила другое имя, приняла язык другой земли. Тот, прежний, оставила здесь, вместе с пеплом отца и детскими воспоминаниями. Из того, что говорил Да Лун, Кристина понимала лишь отдельные фразы. У брата с сестрой больше не было слов, чтобы поговорить друг с другом. Кристина подняла глаза. Спросила, знает ли он кантонский. Да Лун виновато покачал головой. Может, английский? Тоже нет.

Положение спас Пол. Он представился, а потом вежливо заметил – сначала на безупречном мандаринском, а потом и по‑кантонски, – что это прекрасно, когда брату и сестре есть чему поучиться друг у друга, даже в столь почтенном возрасте. А потом, как бы между прочим, предложил свои услуги в качестве переводчика.

Да Лун смерил высокого иностранца долгим подозрительным взглядом. Неожиданно лицо его просветлело. Он улыбнулся, поблагодарил их всех за визит, отметив, какая радость для него, да и для всего его семейства, видеть Кристину в этом доме. Выразил надежду, что путешествие было не слишком утомительным и их встречей управляют счастливые звезды. Извинился, что не смог встретить их в аэропорту сам, и порадовался, что Инь‑Инь удалось без промедления доставить столь дорогих гостей к нему домой. Потому что, как гласит китайская поговорка, никто не блуждает так долго, как тот, кто думает, что знает дорогу.