Тень каннибала - Андрей Воронин

«Самый возраст, — подумал он. — Организм цветет, и материнство еще не успело выпить из него все соки. Материнство, работа, муж-алкоголик, кровосос-начальник… Кофе, сигареты, спиртное, болезни, усталость — все это откладывается в клетках организма, накапливается и разлагается, превращая цветущее молодое тело в рассадник инфекции».

Его передернуло от отвращения. Какая гадость!

Он вернулся на кухню и открыл дверцу холодильника. Полуторалитровая бутылка темного пива поджидала его на нижней полке, и он решил, что она ждала уже достаточно долго. После трех или четырех глотков пиво начало потихоньку туманить мозг, окончательно прогоняя неприятные мысли и воспоминания. Например, о том, как однажды ему повстречалась внешне вполне здоровая, с виду крепкая и чистая женщина, все тело которой под одеждой оказалось покрытым какими-то отвратительными гнойными язвами. Он бежал от нее как от чумы, а она… Ей было все равно. Им всем было все равно молодым и старым, здоровым и больным. Всегда. После нескольких минут знакомства они теряли к нему всяческий интерес — разумеется, кроме тех, с которыми ему приходилось контактировать на работе. Ну, те — разговор особый. Интересно, почему все его коллеги женского пола вечно думали только о том, как затащить его в постель? Их что, специально отбирали по этому признаку или такое единодушие явилось результатом случайного стечения обстоятельств?

Обдумывая этот немаловажный вопрос, он глотнул еще пива и решил, что настало время перекусить. Черт с ними, с этими похотливыми кошками. Все равно с работы он уволился и возвращаться туда не намерен. У него есть сбережения, он здоров и уж как-нибудь сумеет раздобыть кусок мяса на обед. Сумеет ли? Конечно, сумеет! Если кто-нибудь в этом сомневается, можно заглянуть в морозильник и убедиться собственными глазами. Кстати, заодно можно и поесть — кажется, как раз подошло время обеда.

Он разморозил в микроволновой печке кусок вырезки, положил его на разделочную доску и окинул оценивающим взглядом. Мясо выглядело просто отменно: без костей и прожилок и жировая прослойка совсем тоненькая… «Ну-ну, — с легким скептицизмом подумал он. — Посмотрим, каково оно на вкус».

Ножи лежали в выдвижном ящике буфета, и он минуты две, а то и все три выбирал подходящий. Все они были хороши — сверкающие, любовно отполированные, острые как бритвы, с удобными деревянными рукоятками — боже сохрани, никакого пластика! Конечно, пластик прочнее, но он всего-навсего заменитель доброго старого дерева, а от всех заменителей за версту тянет подделкой. А что может быть хуже подделки, особенно когда имеешь возможность пользоваться оригиналом?

Его пальцы любовно пробежались по отполированному прикосновениями темному дереву рукоятей, осторожно трогая медные заклепки, словно это были глаза любимой женщины. Наконец он остановил свой выбор на одном из ножей, аккуратно вынул его из ящика, чтобы не повредить режущую кромку, и бедром задвинул ящик на место.

Размороженное мясо резалось легко. Он отделил от большого куска два ломтя величиной с ладонь, вынул из другого ящика шипастый кухонный молоток и тщательно отбил оба куска. Вскоре на сковороде заскворчал кипящий жир и по квартире поплыл вкусный аромат жарящихся отбивных. Сдабривая мясо специями, он насвистывал сквозь зубы что-то веселое, стараясь не обращать внимания на тот факт, что его слюнные железы превратились в настоящие фонтаны. «Условный рефлекс, — думал он, одну за другой переворачивая отбивные. — Вся деятельность большинства из нас — просто непрерывная цепь условных и безусловных рефлексов, как у кроликов или лабораторных крыс. Думать — это так утомительно! Наверное, поэтому подавляющее большинство представителей homo sapiens предпочитают кумекать, соображать, прикидывать или шурупить — что угодно, но только не думать. Сплошная инстинктивная деятельность, и главный инстинкт — стадный. Он отодвигает на второй план даже инстинкт размножения. Да что там размножение! Когда речь идет о необходимости отбиться от стада ради спасения собственной никчемной жизни, стадный инстинкт сплошь и рядом оказывается сильнее инстинкта самосохранения. Отсюда то, что газеты и телевидение называют героизмом и самопожертвованием. Для бедного барана осуждение собратьев оказывается страшнее смерти, и он безропотно дает себя убить ради каких-то высосанных из пальца идей и понятий, от которых ему, если разобраться, ни жарко, ни холодно».

«Взять хотя бы нашего участкового, — подумал он, аккуратно выкладывая мясо на тарелку и без стука опуская тарелку на стол. — Взять участкового, да…»

«Да, — подумал он, встрепенувшись, и положил рядом с тарелкой столовый нож и вилку. — О чем это я? Да о нашем участковом, которого хоронили сегодня утром. Черт, мясо жестковато… Впрочем, этого и следовало ожидать. Когда нет выбора, приходится брать что под руку подвернется. Итак, участковый. В газете про него написали, что он погиб на боевом посту и, как это… при исполнении служебного долга. Какая чушь! Его боевой пост — за столом в опорном пункте охраны правопорядка, а его служебный долг растаскивать дерущихся супругов и искать украденное с веревок белье. За каким дьяволом он сунулся в этот лес? Знал ведь, что рискует жизнью, и все равно полез. Зачем, спрашивается? А затем, чтобы благодарные бараны промемекали ему хвалебную песнь и могли спокойно продолжать жрать и размножаться, не опасаясь угодить под нож мясника. Выходит, он добровольно пошел на смерть только для того, чтобы услужить стаду и, боже упаси, не удостоиться его, стада, порицания… И это вы называете героизмом и исполнением служебного долга? Смешно, ей-богу… Н-да, а мясо действительно жестковато. Пельменей, что ли, накрутить? С лучком, с перчиком… А? Решено, — подумал он. — Будем лепить пельмени. Не выбрасывать же добро, в самом-то деле. Кстати, мясо кончается, надо бы выйти, пополнить запасы, то да се…»

Он с некоторым усилием прожевал последний кусок, подобрал жир хлебной коркой, тщательно вымыл посуду и принялся, насвистывая, собирать и устанавливать архаичную мясорубку. Пока он чистил лук, перекручивал мясо на фарш и замешивал тесто, короткая стрелка на его часах перевалила через цифру четыре и начала свое неумолимое и незаметное для глаза движение к пяти. Он бросил короткий взгляд на циферблат, усмехнулся и стал не торопясь раскатывать тесто: до наступления темноты было еще очень много времени, а пельмени из участкового инспектора Сивакова были уже почти готовы — их оставалось только слепить.

* * *

Дом был такой же, как и все остальные в этом ряду, шестнадцатиэтажный, бежевый с серым, издалека казавшийся стройным и красивым, а вблизи громоздкий и уродливый, как все вещи, утилитарное назначение которых было трудно замаскировать из-за их огромных размеров. Все эти крупнопанельные дома напоминали Анне Александровне кучи склеенных между собой обувных коробок, которые можно было лишь с очень большой натяжкой назвать жильем.

Вокруг дома энтузиасты из местного населения уже разбили палисадник. По краям палисадника росли какие-то цветы, но основная площадь его представляла собой голую, без единой травинки, тщательно разрыхленную граблями землю. У Анны Александровны при виде этого знакомого зрелища возникло сильнейшее подозрение, что какой-то трудолюбивый абориген от большого ума перепутал цветочную клумбу с картофельным полем.