Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении - Юрий Германович Вебер

class="p">Сторож у ворот глухого деревянного забора внимательно проверил фамилию Попова и приоткрыл маленькую боковую дверку. Попов вступил в заповедную территорию. Лаборатория Эдисона. Вест-Оранж.

Еще отчаливая от Европы и пересекая океан, он не раз думал о том, удастся ли ему там, за океаном, попасть в знаменитый Вест-Оранж, что прячется где-то в уединении, за шестьдесят километров от Нью-Йорка. И вот перед ним открылся этот мир, овеянный легендами. Простые длинные кирпичные здания. Одно в центре — повыше, а другие пониже — вокруг него, как отпрыски вокруг главы семейства.

Здания отмечены номерами. Один, два, три, четыре… Можно было бы без конца, днями и неделями бродить по ним, как по городу, по улицам этих коридоров, по площадям этих залов, заглядывая в тупики и закоулки этих бесчисленных комнат, кабинетов, в мастерские, склады и ателье. И всюду царила атмосфера продуманной, устремленной деловитости. То ли шум напряженной производственной, исследовательской работы, то ли глубокая тишина хранилищ.

Научная библиотека Эдисона хранила десятки тысяч книг и журналов. Бесконечные ряды корешков, стеллажи в два этажа, с лесенками и галереями. Физика, электротехника, химия, астрономия, биология, механика, политическая экономия… Почти безграничны интересы хозяина! Тут же фотографии, рисунки и плакаты, отражающие его изобретательский путь, начиная от первой его машины для голосования и кончая последними работами. А вот и поездной индукционный телеграф, с помощью которого Эдисон пытался осуществить передачу сигналов на расстояния. С тех пор прошло более восьми лет, а беспроволочной телеграфии так и не существует.

В шкафах и на полках — огромное количество руд и минералов, различных образцов из всех частей земного шара. В складских помещениях — необъятные залежи материалов. Металла, картона, бумаги, красок, стекла, химических реактивов. Но все разложенное и записанное по порядку, чтобы немедленно достать любое, что вдруг понадобится изобретателю. А сколько всевозможных инструментов, аппаратов, приборов для проведения любого опыта! У Попова, понимающего в этом толк, прямо зачесались ладони. О, чего только нельзя сотворить, обладая таким богатством! Его физический кабинет в Минном классе показался всего лишь ученическим уголком по сравнению с тем, что он здесь увидел.

Он проходил мимо стеклянных дверей рабочих кабинетов и видел там запятых людей в халатах, силуэты моделей и конструкций того, что создавал сейчас изобретатель. Светящиеся лампы, стрекочущие аппараты, вспышки дуги, гудение и непонятные мелодические звуки. Очаг изобретательства. Но туда его не приглашали.

И всю эту огромную работу, все это техническое богатство, права и выгоды изобретателя, его замыслы и его настроение обеспечивала и поддерживала целая невидимая армия людей, сидящих где-то там, за лабораториями, в конторе и в разных представительствах — бухгалтеров, агентов, юристов, консультантов, следящих за всем, что происходит в мире техники и стерегущих разные авторские заявки, привилегии, патенты. Недаром здесь, в библиотеке, было отведено целое отделение, где стояли рядами вереницы плотных толстых тетрадей — дневников Эдисона, куда аккуратно записывались все его проделанные работы и опыты. Тетради эти не раз выступали в качестве свидетелей на судебных спорах по его патентным заявкам.

А где же все-таки он сам?

Сам владыка этого фантастического королевства за дощатым забором Томас Альва Эдисон не смог или не пожелал показаться посетителям. Но им часто указывали на его портреты — крупное мясистое лицо с темными нависшими бровями под шапкой гладких белых волос. И еще в личной лаборатории Эдисона, слева от входной двери, показали Попову простую деревянную кровать под дешевым одеялом и рядом простой диванчик, сказав: «Здесь Он отдыхает. Когда работа идет дни и ночи». На подушке будто осталась вмятина от тяжелой головы.

Под конец, как бы для развлечения, провели Попова к странному глухому дому, стоявшему в стороне от зданий, среди сада. Огромный черный ящик на колесах, который здесь называли «Черная Мария». А внутри, где стены тоже все черные, оказалась камера для съемок живых изображений, кинокартин. И там же сцена, на которой разыгрывались незамысловатые сюжеты. «Собачка Тедди и кошки-фокусники», «Танец привидений», «Полицейский набег на притон курителей опиума»… — последние впечатления, которые должен был увезти с собой Попов из Америки.

Прощай, Вест-Оранж! Направляясь к выходу, Попов оглянулся. Там, в глубине территории, позади всех рабочих зданий тихо дремал пышный парк. На холме возвышалось над всей округой массивное здание с остроконечными крышами, усеянное по фасаду каменными балконами, лепными украшениями и окнами из цветного стекла. Вилла Эдисона. Дворец владыки. Там он жил — изобретатель, который извлек все это из своих находок и патентов.

Или, как говорят в Америке, — человек, которому «улыбнулась удача».

НИТИ СЦЕПЛЕНИЯ

1 января 1894 года, в часы, когда весь мир поздравлял друг друга: «С Новым годом!», «С новым счастьем!» — умер Генрих Герц. Погиб еще один разведчик науки, сраженный тяжелой болезнью и страшным напряжением работы. Погиб, оставив в наследство другим поколениям исследователей свое открытие. Электромагнитные волны совершали робкое и незаметное шествие по отдельным лабораториям. Мир продолжал вертеться, как и прежде.

А 1 июня, на пороге полугодия со дня смерти Герца на кафедру Лондонского Королевского общества поднялся профессор Оливер Лодж из Ливерпуля, чтобы прочитать лекцию в честь ушедшего открывателя волн. «Творение Герца» — озаглавил он несколько возвышенно.

— Печаль и сочувствие в наших сердцах… — начал Лодж.

Типично английская манера чтения, благовоспитанная и чуть старомодная. Да и сам докладчик такой же: в строго черном, апостольского вида, с благородным венчиком седин вокруг голого, как шар, черепа.

Он говорил о научных заслугах Герца. Он говорил о человеческих достоинствах Герца. О его удивительной деликатности и о силе его духа. Он демонстрировал на экране перед всем собранием английских академиков портрет немецкого исследователя — изможденное лицо с тенями близкой смерти. «Ушедший наш друг», — повторял Лодж.

Он считал также нужным веско и твердо сказать:

— Широкая публика склонна к щедрости и доверчивости и часто бывает обманута. Первенство в области науки, присуждаемое в соответствии с мерилами широкой публики отдельным энергичным лицам, всегда кажется более или менее забавным для тех, кто работает в той же области. Однако в случае Герца подобной ошибки не было. Его имя не достигло чрезмерной популярности, но то, что им было сделано, во всех отношениях неизмеримо превосходит все то, чего достигли некоторые люди, наделавшие гораздо больше шума.

Если бы Лодж знал, насколько пророческими окажутся его слова! Пройдет немного времени, и жизнь еще раз подтвердит самым наглядным способом эту печальную истину.

Но речь коснулась уже другого. Лодж говорил о продолжателях дела Герца.

— Армия умелых работников подобрала оставшиеся колосья, — сказал он.

В разных странах, в разных точках продолжаются опыты,