Дети сумерек - Виталий Сертаков

Гризли ни в коем случае не мечтал о продолжении скандала. Однако в её речи на долю секунды произошёл сбой. Совсем чуточку дрогнули зрачки, когда он спросил насчёт члена. Как бы его жена ни старалась, даже такой великой актрисе, как она, не удалось проскочить непредвиденное препятствие без запинки.

Итак, все прежние подозрения мгновенно в нём вспыхнули и запылали негасимым пламенем, выжигая скудные островки спокойствия. Ей плохо с ним в постели, и двух мнений быть не может! И он, Гризли, знал об этом ещё до свадьбы и ничего не предпринял. Собственно, до свадьбы и первые месяцы после неё новоиспечённый муж ничего вообще не замечал…

…На сей раз его вырвал из омута не скрипучий голос полицейского, а командные обертоны директрисы. Кажется, у меня на её окрик выработался условный рефлекс, подумал Гризли. Просыпаюсь, как от тревожного горна.

— Обращаюсь к классным руководителям! В первую очередь сообщить о прогульщиках. Мне ещё предстоит разобраться, каким образом возникли эти шестнадцать прогулов, начиная с понедельника!

— Давненько я её не видел в таком состоянии, — ядовито усмехнулся Гржимек. Гризли рассеянно покивал в ответ. Непонятно, по какой причине историк избрал его сегодня своим собеседником; приятелями они никогда не были.

— В одиннадцатом «С» в пятницу отсутствовали на уроках трое, в понедельник — уже пятеро! — вторил Аделаиде завуч Каспер. — И классный руководитель не принимает никаких мер! В одиннадцатом «В» двое прогулявших, в десятом «А» — трое! Немыслимо!…

— А что прикажете делать? — раздался звонкий голосок химички Маргариты. Гризли вспомнил — она вела злополучный десятый «А», в котором имел счастье учиться ухажёр его дочери, противный Кисанов. Гризли всего передёргивало, когда Лола при нём звонила своему ненаглядному Кисе по телефону. Она ворковала с ним, как взрослая кокетка, тупо хихикала, перекатывая во рту жвачку, тупо отвечала односложными дикими выражениями… — Что прикажете делать, когда вы сами давали указание не беспокоить родителей учеников!

— Верно, правильно! — заголосили приободрившиеся «классные». — Вы сами говорили, что шум следует поднимать только на третий день, или если ребёнок не принёс справку…

— Мы никого не покрываем, в журналах всё отмечено!

— И у меня отмечено, завтра бы я доложила!

Аделаида Вержу грозно сдвинула брови, но Гризли угадывал за стальным каркасом её показного спокойствия разгоравшуюся панику. Тем временем у старшего офицера объявился помощник. Он снова вызывал преподавателей для беседы тет-а-тет, как это делал незадолго до того его начальник, но теперь акценты сместились. Их больше не интересовало алиби каждого на вчерашний вечер, теперь их интересовали дети…

— Я прошу прощения, — поднял ладонь полицейский, и шум наполовину затих. — Мы служим в убойном, с малышнёй контактировать приходится не так уж часто к счастью. То есть, приходится, но вот насчёт прогулов не понимаю. Проясните мне. Я закончил школу двадцать лет назад, и что, с тех пор прогулять урок стало преступлением?

Гризли внезапно понял про этого офицера одну важную вещь. Причём он понял её именно потому, что сам присутствовал в учительской наполовину, а другой своей половиной барахтался в омуте. Этот офицер был большой хитрец и пройдоха. Он нарочно выделил одного из своих подчинённых для индивидуальных допросов, а сам притворялся тут простофилей. Он приучал к себе толпу, как охотник приручает редкую дичь, таскаясь за ней сутками по снежной целине. Ему было остро необходимо, чтобы люди перестали его замечать, чтобы расслабились и болтали всё, что вздумается.

— В нашей гимназии прогул — это серьёзное происшествие, — Вержу сделала ударение на слове нашей. — Очень серьёзное!

— Например, за весь прошлый год мы имели всего семнадцать прогулов, — топорща усы, подхватил завуч Каспер. — Такой высокой дисциплины в других учебных заведениях нет и в помине.

Тут Каспер встретил ледяной взгляд директрисы и обмяк. Гризли это позабавило.

— О, я не сомневаюсь, что четвёртая гимназия лучше всех, — без тени иронии откликнулся полицейский. — Стало быть, за прошлый год прогулов столько же, сколько за два дня этой недели?

Гризли позволил утащить себя на дно. Он её любил, вот и всё. Никаких философских изощрений, никаких теорий о совместимости-несовместимости характеров, об общности взглядов, о постельной гармонии. Он обожал каждый ноготок на её пальчиках, каждую родинку на её животе, каждую мелкую морщинку.

Просто любить — проще всего.

Рокси так не умела и не хотела. И не потому, что родилась злобной фурией или синим чулком. Нелестные эпитеты Гризли приберегал для бывшей супруги. Он признавал, что голова Рокси гораздо лучше устроена для восприятия науки, чем его. Она не взбиралась по карьерной лестнице, она непринуждённо обгоняла коллег на скоростном лифте. В двадцать два ей предложили остаться на кафедре, в двадцать шесть состоялась её защита, затем — одна за другой две стажировки, в Канаде и Японии, и после каждой из них — предложения закрепиться и возглавить отделы при университетах, в Торонто и Киото соответственно…

Гризли познакомился с ней как раз между этими двумя командировками. Сначала предмет её научных изысканий вызвал у него скепсис и улыбку. Но не прошло и трёх месяцев, как о проблеме заговорили во весь голос, затрещали в новостях и принялись освещать в толстых журналах. Имя Рокси неоднократно проскальзывало в газетах, когда требовалось мнение специалиста или даже мнение лучшего специалиста.

Его жена на глазах становилась лучшей, а сам Гризли продолжал пыхтеть на нижней ступеньке карьерной лестницы. И вдобавок не особо умело орудовал своим маленьким членом…

…Гризли не сразу сообразил, что трижды выкрикнули его фамилию. Младший офицер ему понравился больше, чем его хитрый и немного развязанный коллега. Младший офицер имел скромные габариты и добрые собачьи глаза, влажные, коричневые, окружённые мелкими морщинками. У злых людей таких глаз не бывает, подумал Гризли, закрывая за собой дверь кабинета географии. Капитан солнечно улыбнулся вошедшему, как будто только его и ждал, как будто не трепал минуту назад нервы с десятком невротичных старых дев. У Гризли губы невольно растянулись в ответной улыбке; он отметил про себя, что представитель закона безошибочно угнездился за учительским столом, предоставляя посетителям кабинета маяться на детских партах.

Продолжая излучать счастье, низенький полицейский открыл папку и положил перед Гризли три фотоснимка. Снимали цифровой камерой, непрофессионально, явно впопыхах. На всех трёх снимках присутствовала людская масса, а на первом плане — шестеро. Седьмого Гризли заметил не сразу, зато моментально узнал место. Пешеходный переход на проспекте, возле площади Согласия. Два человеческих потока рвались навстречу друг другу, пешеходы неслись вприпрыжку, огибали медлительных, толкали неповоротливых, спешили по своим архиважным делам. Некоторые, впрочем, оглянулись, вероятно, заметив вспышку.

— Кого-нибудь узнаём? — офицер откинулся на спинку учительского стула и закурил.