Приключения женственности - Ольга Новикова

«Сегодня весь день Ава провела в своей комнате, выбегая из нее на каждый телефонный звонок. Часов в пять вечера я собралась к Петеру и, памятуя о ее давнишней просьбе, настойчивой, искренней, непраздной и деликатной, позвала с собой. Она покраснела, но твердо отказалась, чем даже огорчила меня.

Когда я вернулась, Ава была напряжена и удручена. На мой дежурный вопрос, не звонил ли кто, она снова покраснела, опустила припухшие веки и покачала головой: „Нет“».

ОБ АВЕ

(отбегая назад)

До запланированного отступления, то есть до отъезда Тараса в Цюрих, оставалось совсем уже мало дней. Хотя что значит — мало? Даже если б и год был до расставания — Аве этого все равно недостаточно. Она не маялась только из-за разлуки, неизбежной оттого, что человек смертен. Но первой должна быть она.

Пытаясь выяснить, что же так гложет Тараса, Ава поняла — он и сам не надеется разобраться в этом и буквально убегает от преследующего его клубка проблем, который ни распутать, ни разрубить не в состоянии. Он даже почти отказался, не признаваясь в этом и себе, — от необсуждаемого, несомненного намерения закончить рукопись до отъезда. Ссылался на занятость актрис, с которыми нужно добеседовать, на недоступность Эраста, на цейтнот… Ава, уже давно выполнившая свою часть работы, буквально навязала себя, напросилась к нему домой. С одной целью — привести в порядок сделанное и решить, можно ли успеть с книгой.

Круглый дубовый стол пришлось раздвинуть, как для гостей, чтобы разместить на нем вырезки, рукописные и машинописные листки по главам и подглавкам. Лучше всего дело обстояло с первой частью, монологом Эраста, сложенным из его устных рассказов, теле- и радиоинтервью, реплик на репетициях, эссе. Получался постмодернистский коллаж, в котором не хватало легко осуществимой малости — слов Эраста о тех, кто для второй части дал о нем показания.

Передохнули, выпили кофе и принялись за вторую стопку. Ава, увлекшись чтением, чувствовала себя просто счастливым человеком и не обратила внимания на телефонный звонок. Но когда Тарас, сидящий напротив, стал отвечать односложно, официальным скованным голосом, она прислушалась. Из трубки, судорожно прижатой ко рту и неплотно к уху, — конспирация наоборот, — донесся тонкий женский голос: «Ты не один? Я сегодня задержусь часа на два, не…» — на этих словах Тарас спохватился и вдавил трубку в ухо, сохранив на лице угрюмое, насупленное выражение.

Трудно было не заплакать, не сбросить все бумаги на пол и не выбежать из этого чужого дома. Друзья-мужчины уже присутствовали в жизни Тараса, когда; она с ним познакомилась. Они воспринимались ею как природная данность, против которой роптать и глупо, и бессмысленно. Они и бывшая жена не мешали ее чувству, отнюдь не покорному и не безответному. Ава надеялась на ответ и ждала его. Какого? Если бы этот гипотетический вопрос задал Тарас, что невозможно, то Ава дала бы искренний и правдивый ответ, очень уязвимый ввиду высокопарности и наивности: мечтаю, чтобы в результате нашего полного, абсолютного сближения мне удалось найти в вашей душе не занятый никем уголок, о существовании которого вы сами не догадываетесь. Ведь назначение человека — раскопать в себе и использовать в жизни все, дарованное природой… Себе тот вопрос Ава не задавала, полагаясь на интуицию.

Интуиция… Тонкий голос посторонней женщины, имеющей право… Сколько раз она объясняла пациенткам, что не нужно задавать прямые вопросы, нельзя припирать мужчину к стенке, что точки над «и» ставит не сам человек, а бытие, которое по природе своей неспешно и некатегорично.

Но самой инстинктивно хочется выяснить все именно сейчас, немедленно и… будь что будет. А что будет? — начинает работать сознание, Ава раздваивается. Пришла помочь другу — так помогай. При чем тут телефонный звонок? Тем более что Тарас как будто не придал этому событию никакого значения — непроницаемое лицо, ровный голос, сосредоточенность на рукописи. Правда, в первые минуты Аве не удавалось поймать его взгляд, карие глаза усердно смотрели в бумаги, даже когда он чаще, чем до звонка, спрашивал: «Стоит это показывать Эрасту — он не обидится?.. Не слишком ли прямолинейна тут Шарлотта?.. Такой порядок лучше, как вам кажется?» Беспрекословно соглашался с Авой и разрешил ей помочь с третьей частью, поэтикой, в которой пока конь не валялся. Ава предложила ввести туда главку «Нетеатральная критика», для чего намеревалась пару-тройку дней посидеть в библиотеке на Страстном бульваре, чтобы собрать все глупости, которые писали про Эраста с его первых шагов в Москве.

Тут же дозвонились и до режиссера, и до недоступных актрис. Получалось, что стоит поднапрячься и удастся все закончить дней за десять до отъезда.

— Ну, мне… — в мгновение поменяв утвердительную интонацию на вопросительную, Ава закончила: — пора?

Оценив предоставленную ему свободу, Тарас улыбнулся:

— Нет, еще не пора.

Он присел на корточки перед этажеркой с компакт-дисками и выбрал запись оперы, ту самую, с которой звукорежиссер «Дамы без камелий» списывал музыку для фонограммы спектакля и которая безошибочно создавала нужную атмосферу при нежных встречах хозяина дома с гостями обоего пола.

Смелости, что, как оказалось, требуется, дабы всего-на-всего довериться молча своему чувству, терпкой музыке и Тарасу, Аве не хватило, и она отступила, буквально попятилась к столу, если не порвав, то ослабив невидимые нити, возникшие как ответ на ее вполне реальную бескорыстную помощь. А может быть, ее отступление было неосознанным доказательством полного бескорыстия…

Свое неумение быть открытой — а значит, уязвимой — Ава спрятала за неуклюжей, очень неуместной шутливостью. Брякнув, что хочет проверить качество текста, она схватила со стола первую страницу главы «Участь» и срывающимся от волнения голосом принялась читать под арию Виолетты откровения Эраста:

— «Я настойчиво попросился на свет Божий, когда услышал увертюру Верди к „Травиате“. Я и до сих пор на ней помешан. „Травиата“ — первое, что я увидел в театре. Вернувшись домой, я сразу решил поставить эту оперу у себя во дворе. В голове у меня была только одна линия — дама, которая во имя благополучия другого человека отказывается от любви. И я поставил оперу — портрет Виолетты. Оказалось, что ее мелодия по кусочкам переходит к другим персонажам.

Верди раскрыл тайну радости — вдохновение, и у этой радости есть своя музыка. И хотя сюжет трагический — Виолетта умирает, но сама опера радостная, так как музыка у Верди возникает от ощущения радости искусства. Радость эта приходит из духовной глубины, через страдание.

Почему в драматическом спектакле должно быть много музыки? Потому что энергия дирижера, музыкантов присутствует на магнитной пленке, создается купол, который ограждает от пошлости, от гадости мира…»

Страничка кончилась, а когда Ава потянулась за следующей, готовая читать и читать, Тарас накрыл своей прохладной ладонью ее руку, мягко сжал и, встретившись взглядом с испуганными, покорными глазами, приобнял Аву и, не говоря ни слова, повлек в спальню.