Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

Задняя калитка вела из огородов на кладбище при деревенской церкви, и Долговязый Джон неторопливо прошествовал между надгробий и безучастных тисов. Повинуясь внезапному порыву, он толкнул боковую дверь церкви и вошел внутрь, вдыхая запах сырости. Бронзовый орел на кафедре проповедника нависал, пучеглазый и хищный, над скамьями и пыльными подушечками для коленопреклонений. Орган нуждался в серьезном ремонте, однако надежд, что деревне удастся за ближайшие несколько лет собрать необходимые средства, было мало. Ведущие к кафедре ступеньки особой прочностью не отличались, впрочем, все, что могло помешать местному викарию, мистеру Вулриджу, читать проповеди, казалось небесной благодатью.

Долговязого Джона Литтла всегда удивляло, что пустая церковь кажется более пустой, чем пустая квартира. Кухня или гостиная остаются теми же самыми, даже когда в них никого нет; но безмолвствующий орган, яркие витражные окна над алтарем, украшенным маленьким, но претенциозным крестом, доска у кафедры, извещавшая о числе еще не спетых гимнов, – все это в отсутствие людей почему-то выглядело гнетущим. Громко стуча каблуками, он прошел по растрескавшимся плиткам нефа и опустился на краешек одной из скамей, примерно там, где воскресным утром сидит какой-нибудь одиннадцатилетка (по правилам школы, мальчики занимали место на скамьях, от задней к передней, соответственно своим успехам в латыни).

Литтл наставил уцелевший глаз на вделанные в сырые стены памятные таблички. Большая их часть была посвящена прежним викариям и именитым людям деревни, но две несли имена его родителей, бывших его предшественниками в Крэмптонском аббатстве. А еще на одной значилось: «Р. М. Кэрд, 1885–1916» – и это был однокашник Литлла по школе и университету.

Маленьких мальчиков Долговязый Джон особо не любил, но и ему случалось сочувствовать им, вынужденным терпеть воскресными утрами скрипучий орган, молитвы и гимны, – а затем еще и Вулридж поднимался на кафедру, и каждая его многословная банальность отнимала у детей мгновения, которые можно было бы провести с родителями, приехавшими на выходные навестить сыновей.

Он вздохнул, оглянулся на пса, который ждал его у главной церковной двери. Лучше было погибнуть в Месопотамии, подумал Литтл, лучше смерть солдата, выпавшая Бобби Кэрду, единственному человеческому существу, к которому он питал когда-либо привязанность, чем нынешняя полужизнь с ее адвентами, семидесятницами и троицыными днями, отмечающимися в этом пустынном здании.

Два дня назад Джеральд Бакстер вернулся из отпуска, проведенного с сестрой в Южном Уэльсе. Из пансионата, где они жили, открывался вид на эспланаду, хозяйкина стряпня – бланманже и костлявая рыба – удручала, зато в городке был парусный клуб, принимавший в летние месяцы временных членов, а при нем бар, на который по причуде местной патентной конторы не распространялись ограничения во времени, наложенные на прочие подобные заведения. Имелось также поле для гольфа – с девятью лунками, их Бакстер проходил за пятьдесят с чем-то ударов, то есть за период, более чем достаточный, чтобы разыгралась жажда.

В Крэмптонское аббатство Бакстер приехал в приподнятом настроении. Однако оно упало, как только выяснилось, что директор скостил ему жалованье – впрочем, это еще повезло, хотя бы не уволили после той незадачи с бутылками из-под джина. Выставив за дверь вещи в стирку, он просмотрел свое расписание на следующий триместр. Оказывается, ему добавили уроки в младшем французском классе – это потруднее, чем география, когда достаточно опережать учеников на одну главу учебника.

Одиноко попив чаю в столовой, Бакстер пошел наверх и миновал сначала новую спальню мальчиков, затем этаж с ведущим неведомо куда коридором и добрался, наконец, до верхнего этажа, где пустовавший два месяца лазарет встретил его неистребимыми запахами мазей и йода.

Пройдя несколько шагов по коридору, он постучал в дверь.

Голос изнутри отозвался:

– Кто там?

– Бакстер. Хотел спросить, не желаете ли глотнуть чего-нибудь бодрящего в «Уитби»?

Дверь распахнулась.

– Спасибо, – сказал Джеффри Тальбот. – Мысль хорошая.

В заднем зале «Уитби», пока Джеффри ходил к стойке за новой полупинтой, Бакстер положил на его стул искалеченную ногу.

– Ладно, – сказал он, – стало быть, убежали вы из того жуткого лагеря, а что было потом?

– Я долго добирался домой, – ответил Джеффри. – Мне повезло. Большую часть бежавших переловили вблизи лагеря и расстреляли. Мне и еще десятку человек удалось добраться до железной дороги и спрятаться под мостом. Первый прошедший по нему состав направлялся на восток, в сторону России.

– Откуда, черт возьми, вы знали, где восток, а где запад?

– Ориентировались по звездам. Некоторые из нас заскочили в первый поезд, чтобы убраться подальше от овчарок. А мы вчетвером остались ждать того, что пойдет на запад. Потом спрыгнули кто где – в Польше, в Чехословакии. А я в конце концов пересек границу Германии под паровозным тендером.

– Не самое удобное место.

– Меня научили этому фокусу во Франции. Кончилось тем, что я перешел в Швейцарию неподалеку от Боденского озера.

– А что было с другими?

– Не знаю.

– С вашим приятелем?

– С Трембатом? Он умер в лагере от пулевых ранений. Об этом я уже позже узнал, в полку. После нашего побега началось восстание. Заключенным удалось взорвать крематорий. Захватить охранников. Но их было мало, далеко не все лагерники к ним присоединились.

– Бедняга, – сказал Бакстер.

– Нет, он попытался хоть что-то сделать. Ушел достойно.

– Ну а здесь вы мало что пропустили. Я бы, пожалуй, справился с другой полупинтой, если вы еще при деньгах.

Джеффри стоял у стойки, постукивая по ее деревянной поверхности монетой в полкроны. Ничто, казалось ему, не изменилось ни в «Гербе Уитби», ни в самом Крэмптоне. Миссис Литтл чуть-чуть похудела, икры ее лишились прежней полноты; стены школьного здания словно обшарпались, а парк зарос. В остальном же все было таким, каким запомнилось Джеффри: более-менее укомплектованная учениками школа и полный перечень футбольных матчей, играемых здесь и на выездах все с теми же давними противниками.

С пережитым Джеффри справлялся просто – не думал о нем. Вернувшись из Женевы в Лондон, он заполнил множество анкет и получил четыре недели отпуска. Мистер Грин потребовал еще раз повидаться с доктором Сэмюэлсом на предмет нового освидетельствования, и тот после часовой беседы пришел к заключению: «годен для любого задания».

Францию освободили, на время возникла возможность с толком использовать Джеффри в Бирме, но затем мистер Грин определил его в лондонское управление службы. Когда же ее расформировали, Джеффри вернулся в полк «мушкетеров», который, впрочем, мало что мог предложить лейтенанту, чье имя так и осталось запятнанным. В ходе итальянской кампании полк понес большие потери, в результате Джеффри неохотно присвоили капитанское звание и отправили в Сирию подавлять мятеж пропетеновских французских частей. До конца 1945-го он находился на Ближнем Востоке в составе миротворческих сил, а затем гемпширская штаб-квартира «мушкетеров» его официально демобилизовала.