Тень гоблина - Валерий Казаков

Однако уговорить себя намного легче, чем обмануть. Зашлёпав своими красивыми ластами по паркету, Катя пропала в ванной, потом прошла на кухню и через минуту вернулась с выпивкой и пачкой бисквитов. Он молча плеснул в стаканы и они выпили. Каждый думал о своём. Малюте вдруг подумал, что не лучше ли одеться и уйти, но идти было некуда, не к Инге же этой, в самом деле, нести свалившиеся на него новости. Кому они нужны, его самокопания, стремление к какой-то высшей истине, поиски несуществующей правды?..

Скураш исподлобья глянул на жену, и она, словно сразу почувствовав его состояние, встрепенулась, потянувшись к нему глазами. Малюта замер. Улыбка, ободряющая, излучающая нежность, вспыхнула на её лице, губы слегка шевельнулись, издавая не то вздох, не то призывный звук.

Всё настоящее начинается с глаз. Он всегда знал это и сейчас вдруг понял, как же он без этого соскучился… Ведь такое бывало у него только с Катей.

Одеяла сбросили почти одновременно.

Вынырнув из бездны и отдышавшись, они, словно молодожёны, застыли неподвижно, боясь спугнуть то, что с ними только что произошло.

Постепенно мир обрёл свои привычные очертания. К далёкому, не видимому ночью солнцу улетело исторгнутое ими тепло, стены комнаты впитали в себя их стоны, шёпот, всхлипы, озноб реальности пробежал по их обнажённым телам и, плотнее прижавшись друг к другу, натянув на себя одеяло, они безмятежно уснули. Если бы в эту минуту человечество погибло, эти двое остались бы навечно самыми счастливыми из людей.

Поспать им не дали.

Почти одновременно затрезвонили все имеющиеся в наличии телефоны. Пока жена заплетающимся языком говорила по домашнему, Малюта, нашарив мобильный и прокашляв севшую от сна глотку, ответил:

— Слушаю.

— Это хорошо, что ты ещё в состоянии слышать. Надеюсь, у тебя дома есть телевизор? — с издёвкой прозвучал холодный голос Инги.

— Наверное, есть, а что, война началась?

— Мне кажется, хуже, — и мобильник гаденько запищал сигналами отбоя.

Взяв пульт, Катя нажала на кнопку. На экране бесновался министр внутренних дел.

— … Таким образом, «Белый легион» замышлялся как инструмент достижения личной власти, и я не исключаю возможности государственного переворота. Вообще в последнее время Плавский отошёл от принципа коллегиальности в принятии ключевых решений, но, как известно, диктат ни к чему хорошему не приведёт. У народа и у страны в прошлом имеется подобный печальный опыт. Однако с полной уверенностью могу заявить, что у президента есть надёжные, здравые силы, которые в состоянии противостоять любым попыткам вернуть нас к тоталитаризму.

— Послушай, что за ахинею он несёт? — накинув на них обоих одеяло, спросила жена. — Какие легионы? Вы что, в самом деле, готовили государственный переворот? Ну, слава Богу, нашлись в стране настоящие мужики! — и, обняв Малюту, она зашептала ему в ухо: — Не бойся, даже если тебя сошлют в Сибирь, я поеду с тобой.

— Перестань дурачиться! Какая ешё Сибирь! Но они-то… Вон они как загнули! А я, придурок, принял всё за старческий маразм выжившего из ума чекиста. Вызывай такси, я еду на Старую площадь.

Умные женщины оттого и умные, что точно знают, когда не надо перечить мужчинам. Покорно засопев и неохотно натянув на себя халатик, жена поплелась к телефону.

Над Москвой плавал почти хрустальный осенний вечер. Рабочий поток машин схлынул, и Тверская, захлёбываясь разноцветными огнями витрин и рекламы, бесстыдно, не стесняясь нищей страны, выставляла напоказ свою развратную роскошь.

Малюта не знал, как себя вести, куда звонить, как найти и предупредить Плавского. Он, как солдат, повинуясь годами выработанной привычке, в случае тревоги спешил в свою часть. Там, за зелёным забором всё вставало на свои места, каждый знал, куда бежать, что нести, кому подчиняться, кем командовать. Но Совет Национальной Стабильности не был войсковой частью, там не было командиров и бойцов, там сидели поднаторевшие в интригах волки, готовые разодрать любого, чтобы освободить для себя путь наверх. Смутное, ноющее чувство тревоги сосало под ложечкой.

Скураш, прежде чем подняться в свой кабинет, заглянул в приёмную Плавского.

— А все в кабинете Петра Харлампиевича, — отрываясь от телевизора, бодрым голосом сообщил дежуривший в приёмной отставник. — Ивана Павловича ещё нет, он на встрече с президентом Белоруссии.

Евлампова Скураш втайне побаивался и без особой нужды в его кабинет не заглядывал. После любого разговора с боевым заместителем Плавского всегда оставалось опасение, что слова, да и сама тема разговора будут истолкованы им неправильно и обращены не в твою пользу.

Но сегодня, особенно не раздумывая, он вошёл в нелюбимый кабинет. За столом, кроме Петра Харлампиевича, сидели Обрушко, Брахманинов и помощник Секретаря Илья Могуст, высокий молодой человек с незапоминающимся лицом опера.

— Ну, ты посмотри, в наших рядах прибыло! — всплеснул руками хозяин кабинета. — И не побоялся, пришёл, молодец! Садитесь, вместе кумекать будем.

— А я вам что говорил, — протягивая Скурашу руку, произнёс Лаврентий Михайлович, — нормальный, наш парень…

— И что нормальный парень обо всём этом думает?

— Думаю, что весь этот бред кем-то халтурно срежиссирован и будет иметь не лучшее для нас продолжение…

— Это ваши догадки или вам что-то известно? — насупился разведчик, привыкший узнавать новости первым.

— Известно мне не больше вашего.

Скураш подошёл к стоящей перед столом для совещаний белой пластиковой доске и лежащим здесь же специальным фломастером торопливо начал писать: «Подписан Указ об отстранении Ивана Павловича от всех должностей. Возможен арест. Завтра или в ближайшие дни эту новость озвучит Царь!»

Убедившись, что все сумели разобрать его каракули, Малюта, опасливо покосившись на зашторенное окно, торопливо стёр губкой пляшущие строчки.

В кабинете повисло зыбкое молчание, от которого начинают противно ныть зубы, а к глотке подкатывает предательский комок. Именно это состояние, так ненавидят и так боятся сильные и решительные мужики, готовые провалиться сквозь землю, пойти на верную гибель, только бы не сидеть в воняющей предательством луже.

Телефонный звонок шарахнул неожиданной очередью, выводя всех из оцепенения, воскрешая надежду, поворачивая к извечному русскому «авось». Евлампов схватил трубку, как утопающий спасительную верёвку и, стараясь справиться с волнением, прохрипел:

— Слушаю вас, — и, зажав ладонью микрофон, обрадовано сообщил: — Шеф…

— Включи громкую связь, — перебил его Обрушко, — и скажи ему, что мы здесь.

— Иван Павлович, я не один, у меня в кабинете собрались все наши. Разрешите перевести телефон в режим конференции?

В комнату ворвался раскатистый бас Плавского.

— Что приуныли, голубчики? И с лицами, задумчивыми, как двухпудовые гири, безрадостно вздыхаете над объективной несправедливостью, властвующей в милом сердцу Отечестве? Успокойтесь, это ещё не конец, это только начало. Всем по домам, нечего сопли на кулак наматывать. Завтра в семь тридцать все у меня. Всё! Никаких возражений! — и телефон пискляво, по-щенячьи затявкал короткими гудками.