Просветленные не берут кредитов - Олег Гор

— Но как подобное возможно? — спросил я, силясь как-то усвоить концепцию подобной трансформации восприятия.

— Звуки, запахи, видимые объекты, тот вкус, что якобы возникает на языке, прикосновения и тем более мысли — все это не более чем образы, порожденные нашим сознанием в содружестве с органами чувств. Это все — только лишь сознание, — последнюю фразу монах произнес с нажимом, точно хотел, чтобы я ее хорошенько запомнил.

— Но если все вокруг только лишь сознание, — начал я, пытаясь получше сформулировать мысль, — то почему я силой своего сознания не могу все сделать таким, как оно мне надо? Изменить образы, чтобы они меня устраивали, сделать воспринимаемый мир красивым и приятным, убрать проблемы?

— Ты — не можешь, это верно, — сказал брат Пон. — Но есть существа, которые могут. Необходимое условие — сознание должно быть легким и чистым, находиться под полным твоим контролем. Можешь ли ты похвастаться тем, что целиком управляешь собой, своим восприятием и разумом?

— Ну, нет…

— Вот именно! — монах с улыбкой наклонился вперед, глаза его блеснули. — Обычный человек! Карма, следы прошлых деяний, энергия совершенных поступков, порожденных ранее образов давят на нас с силой разогнавшегося поезда, заставляют нас двигаться по фиксированному пути, формируют обстоятельства и вынуждают действовать определенным образом! Лишь тот, кто сумел исчерпать значительную ее часть, ослабить это давление, может говорить о свободе!

На этом разговор и закончился, хотя вопросов у меня осталось немало.

Но я понимал, что надо все обдумать, уложить в голове и лишь затем уточнять детали.

Следующим утром монахи отправились в святилище, ну а я пошел гулять по окрестностям, уже без костыля. Побрел куда глаза глядят и вскоре оказался в окружении хорошо сохранившихся зданий, поставленных на платформы храмов с колоннадами, многоярусных башен с каменными ликами, что нависали над арками входов.

Искусной резьбой это напоминало хорошо известный Ангкор-Ват, но в то же время было совсем иным.

В один момент я услышал тот же звон, что потревожил меня вчера, во время эксперимента с восприятием. Заинтересовавшись, я пошел в ту сторону, откуда он доносился, и, повернув за угол очередного храма, замер с открытым ртом и взлетевшими едва не до макушки бровями.

Посреди ровного участка, лишенного даже травы, поднималась остроконечная ступа. Понизу строение опоясывал искусно высеченный дракон с телом толщиной в древесный ствол, а в полой его голове пылал огонь, так что глаза светились красным, а дым выходил из пасти и ноздрей.

И вокруг ступы ходили люди, невысокие и плотные, в монашеских одеждах. Некоторые держали вазы с водой, я видел мокрые бока, потеки и осевшие там и сям капли. Другие несли связки колокольчиков, что и издавали привлекший меня звук, третьи — мечи, огромные, изогнутые, страшно тяжелые и неудобные на вид, четвертые — свитки.

Мысли у меня в голове решили изобразить небольшой вихрь: откуда здесь чужаки? каким образом они проникли сюда так, что о них ничего не знает брат Лоонг? что они делают? неужели я наткнулся на сектантов, совершающих тайный обряд?

Но в следующий момент я забыл обо всем, поскольку разглядел, что головы и руки монахов покрыты чешуей!

Зелеными, мелкими чешуйками, что в области затылка отливают синевой.

Что это? Грим? Маски с перчатками?

Или просто что-то не так с сознанием, формирующим для меня образы окружающего мира?

— Хашшшш! — произнес один из монахов, поворачиваясь в мою сторону.

В следующий миг они все глядели на меня, без гнева или удивления, скорее приветливо.

— Э… — начал я, думая, чего бы сказать и на каком языке.

Но тут ушей моих коснулся мягкий звон, и я понял, что смотрю на бесформенную груду развалин, а вокруг никого нет. Как ни странно, я не испытал страха или тревоги, лишь прилив возбуждения и даже воодушевления, и поспешил обратно, к жилищу нашего хозяина.

Брат Пон, увидев мою физиономию, тут же разрешил мне говорить.

— Ну что же, бывает, — сказал он после того, как я рассказал о том, что пережил. — Чудеса на самом деле всегда находятся рядом с нами, окружающий мир ими просто кишит. Только обычно мы их не замечаем, поскольку озабочены собой, своими мелочными проблемами.

— Так кто это был? — спросил я.

— Не все ли равно? — монах пожал плечами. — Ну назови их нагами, если хочется. Только не вздумай осознанно искать встречи с ними и вообще со всякими прочими отличными от людей существами…

Я замотал головой, показывая, что ничего подобного делать не собираюсь.

— И вообще, не стоит придавать этой встрече слишком много значения, — тут брат Пон грозно нахмурился. — Она имеет не больше смысла, чем видение горы Меру или кумбханд, что попался тебе у Тхам Пу.

В памяти осталась лишь постоянная боль, судорожные движения и костыль под мышкой…

Но несмотря на его предупреждение, я до самого вечера находился в приподнятом настроении и постоянно вспоминал процессию чешуйчатых «монахов», их мечи, колокольчики и сосуды и каменного, дышавшего огнем и дымом дракона.

На следующий день выяснилось, что нога моя совсем не болит, и брат Лоонг разрешил снять с нее повязку.

Я прошелся туда-сюда, чтобы проверить, как действует пострадавшая конечность, и не ощутил ни малейшего дискомфорта. Наш хозяин подмигнул мне и ободряюще похлопал по плечу, а затем утопал в сторону своего жилища, оставив нас под навесом вдвоем.

— Садись, — велел брат Пон. — Что, те дни в лесу кажутся страшным сном?

Я кивнул и послушно опустился на циновку.

Я даже не мог вспомнить, сколько именно суток мы провели в дороге, после того как я подвернул ногу, в памяти осталась лишь постоянная боль, судорожные движения и костыль под мышкой…

— На самом деле подобным же сном является и все остальное, — продолжил монах. — Насчет же страшного… таким мы делаем его сами.

Он помолчал, изучающе глядя на меня, потом заговорил снова:

— Ты же знаешь, что такое желание?

Я кивнул.

— Чего ты хочешь сейчас? — продолжал допытываться брат Пон.

Честно говоря, вопрос вызвал у меня затруднение — я был сыт, выспался, не испытывал жажды и не страдал от зноя, даже недовольство по поводу того, что я должен все время молчать, как-то выветрилось за последние дни.

— Нет ли у тебя желания побриться? — спросил монах, и я осознал, что да, действительно несколько зарос и что подбородок чешется. — Усиль в себе это стремление.

В ответ на мой недоуменный взгляд он только усмехнулся и повторил:

— Усиль. Разгони до последней степени, чтобы тебя от него корежило.

Удивленно хмыкнув, я приступил к делу — ох как мне хочется убрать этот постоянный зуд, чтобы мерзкая поросль на щеках не мешала, чтобы физиономия стала гладкой, как попка младенца, чтобы женщина, вздумавшая провести по ней ладошкой, не укололась.