Сокровища России - Сергей Голованов

— Да «фейсу» плевать. Вы еще плохо чекистов знаете. Вы подумайте, с кем они работают? Со всякой сволочью, даже с убийцами. Мы хоть весь музей продадим, Онищенко по фигу. Лишь бы его дело толкали, вот и все, что его интересует. Вы лучше скажите честно — неужели Вы все оригиналы так и продали за копии?

— Ну…, пришлось…, — выдавил Пузырев. Глазенки его юлили, как две мышки на дне банки. — Естественно, дешево. По цене копий. Надежным партнерам, своим.

— Нашим, да? Россиянам?

— Конечно. Вы знаете, Эдик, сколько с меня запросили за разрешение на вывоз за границу? Хотя я заявил их как копии?

— Да хоть миллион, за границей бы оправдалось…

— Именно, что миллион! — взвизгнул Пузырев. — Причем долларов! Значит, они догадываются. И где гарантии, что на таможне не задержат картину?!

— Ну почему Вы не верите людям? — горько сказал Эдик. — В Министерстве же мигом проверили, что Вы хотите вывезти оригинал. Раз миллион запросили. Почему же Вы им не верите?

— Я не решился, — буркнул Пузырев. — Это риск. Обязательно стукнут, куда надо.

Эдик посмотрел на начальника, подумал, вздохнул и решил промолчать. Не такой уж дурак Пузырев, как прикидывается. Есть же у него проверенные покупатели, им и продал, и куда дороже, чем говорит. Но ему видней, в конце концов, как держаться с чиновниками из Минкульта. Ладно, поезд ушел, пусть и с чемоданами. Криком не вернуть. Пусть даже Пузырев трус и жадина — что с того? Пусть по улицам ходят просто толпы щедрых храбрецов, Пузырев для Эдика гораздо роднее. Отличный мужик. Он хоть свой карман, но набивает все-таки! Ровно на десять тысяч долларов роднее. Но теперь Эдик не оставит директора биться с этим миром в одиночку. Неподалеку отсюда, в мастерских Центра, уже два десятка опытных реставраторов укрепляют, чистят и восстанавливают шедевры, а другие, подобрав старые холсты, делают с них тщательнейшие копии с применением компьютерных уже технологий, а затем придают им действительно старый вид — уже ни по краскам не подкопаться, ни по фактуре, ни по технике…, разве что, более тонкие экспертизы могут выявить фальшивку, но ученые головы то и дело сшибают этих последних защитников выстрелами новых технологий старения… Центр все больше приобретает черты конвейера, скоро грянет просто девятый вал шедевров! Но кому их продавать?! Кто у нас в стране поверит, что тебе предлагают купить оригинал, если известно, что оригинал висит и будет висеть в Российском музее?!

Эдик, наконец, понял — в чем дело. Пузырев просто не представляет еще масштабов предстоящей работы по спасению шедевров, которую провел уже Эдик. Думает, есть время. Пусть рискуют и вывозят за границу шедевры его покупатели, пусть они пробьют каналы за рубеж, где настоящие деньги, а уж потом можно будет повысить цены. Наверняка, он не верил Эдику, думал, что тот тратит его несчастные сотни-две в день на себя — но Эдик и их большую часть пускал в дело, вдогон к деньгам от Онищенко.

— Иван Иваныч, наша проблема — в отсутствии покупателей, которым Вы можете поверить. Нашим Вы не верите. Но иностранцам-то Вы можете поверить? Я вот верю, что они такие же, как и мы с вами…

— Сволочи, Вы хотите сказать? — обиделся Пузырев.

— Нет, стремятся к лучшему для себя. Но я рад, что хотя бы иностранцам Вы верите. Мне и за вас обидно, и за российскую культуру, что оригинал Рубенса Вы продали за десять тысяч рублей. Он полмиллиона стоит, если дешевить. Иностранцы дадут гораздо больше, если мы пробьемся на ихние аукционы.

— Вы с ума сошли! — испугался Пузырев.

— В будущем, если мы хотим помочь российской культуре. Это неизбежно. Или Вы не хотите помочь российской культуре?

Пузырев промолчал, он беспокойно заерзал, но отрицать не решился.

— Поймите, чем богаче становимся мы, тем больше перепадет российской культуре, — сказал Эдик. — Как Вы не жадничайте, а так и выйдет. Это же общая политика правительства — забыли? Чем больше богатых, тем богаче Россия. Так что аукционов нам не избежать. А пока давайте проведем этакую рекламную акцию. Этакую выставку-продажу за рубежом.

Эдик вкратце изложил свою идею, и Пузырев нехотя согласился, что…да, риск тут минимальный…, кажется…

— Я обеспечу нужное количество продукции, а Вы должны все это организовать. Согласны? Думаю, это легко.

— Легко — сказать, — раздраженно огрызнулся Пузырев. Он подыскивал возражения — и не мог найти. — А делать-то мне.

— Вы директор, а не я, — отрезал Эдик. — Пусть каждый тащит свой крест — так в Библии написано. Тащите. Или вам деньги не нужны? Я уж не говорю о российской культуре…

— Не надо про крест, — помрачнел Пузырев. — На нем нас и распнут. Ну, не распнут, так посадят. Нельзя воро…, то есть, нельзя действовать такими темпами, так нагло и открыто.

— Вот видите! — обрадовался Эдик. — Вы не решились назвать это воровством и правильно сделали. Воруют по тихому и помаленьку. А когда открыто и масштабно, это называется по-другому. Например, приватизация — и такое мнение есть, не так ли? Можно — коммерция. Или еще как. А мне нравится простое слово — работа. Это наша работа на благо общества. Мы же работаем, а не воруем. Так Вы будете тащить свой крест?

— Нас расстреляют, — уныло сказал Пузырев.

— Вас — обязательно, раз Вы в это верите. А меня, уверен, еще и наградят.

— Ну-ну…, — хмыкнул Пузырев. Наглость и оптимизм Эдика действовали на душевную его ржавчину как кислота. — Ну…, хорошо. Я попробую…организовать такую выставку…где-нибудь…во Франции, там множество музейчиков в провинциальных городках… В самом деле, мне тоже за Рубенса обидно. — Он помолчал. — Только и Вы постарайтесь. На стенах Российского музея висят только подлинники — в этом никто не должен сомневаться.

— Пусть только попробуют, — насупился Эдик. — Это аксиома, с которой не спорят.

Мальчишки образовались вскоре после приезда из Усть-Олонецка. Вначале один. Мальчик попадался на глаза Эдику все чаще. И начал немного доставать. Смотрел, когда Эдик проходил мимо, но тут же отводил взгляд, стоило повернуть голову. Лет девяти-десяти. Неумытый, неухоженный, немного жалкий. Костюмчик типа «после драки», в руках всегда — потертая синяя сумка. Чего смотрит? Чего отворачивается? Нет, достал.

Двор в доме Эдика большой жильцов хватает, Эдик знал далеко не всех, но этого мальчика Эдик раньше тут никогда не видел, наверняка. Наконец, Эдик обнаружил паренька в своем подъезде. Стоял на лестничной клетке, вроде как в окно смотрел. Второй раз — сидел на подоконнике. И снова отвернулся. Как ни занята была голова Эдика пакостями родной культуре, свободного места в ней еще хватало, и он спросил, возясь с ключами у двери:

— Мальчик, ты чей?

Мальчик опустил голову.

— Я к тебе обращаюсь.

Ответа нет.

— Как тебя зовут хоть?

— Витя. — Голосок звонкий, ясный.