Наши бесконечные последние дни - Клэр Фуллер

рыбы, как будто показывал фокус со скатертью, и швырнул их мне. К ним прилипли кусочки рыбьего мяса и чешуя. Не переставая рыдать, я натянула штаны, затем носки и ботинки.

– Мы отправимся домой, когда эта гребаная рыба полетит! – орал отец.

Я собралась с силами, чтобы подавить рыдания и все ему объяснить.

– Я скучаю… я скучаю… – пыталась выговорить я.

Мне хотелось сказать, что я скучаю по Бекки, и по школе, и по Уте, но слова застряли у меня в горле.

В одно мгновение, как воздух из проколотого шарика, отцовская ярость улетучилась. Он опустился на землю, схватившись руками за голову.

– Мы не можем вернуться домой, Рапунцель.

– Почему? – Мой голос сорвался.

– Mutti… Ее там больше нет. – Отец произносил слова торопливо, не глядя в мою сторону.

– Но она скоро вернется из Германии.

Сказав это, я уже понимала, что это не так; с тех пор как мы сидели возле костра в Лондоне, прошло больше двух недель и трех дней, а отец говорил, что к этому времени она вернется.

– Нет, Пунцель, я имею в виду, что ее вообще нет. Она умерла.

Он продолжал смотреть в землю.

Я вспомнила, что сказала директору и миссис Кэсс, и с ужасом подумала, что это случилось из-за меня.

– Да нет же, папа, она в Германии. Ты ошибаешься.

– Ее нет. Прости.

– Что значит нет? Где она?!

Мой голос поднялся до истошного крика.

– Прости.

Он наклонился ко мне, и я вздрогнула, когда он прижал мои руки к телу. Штаны прилипли к ногам, и меня замутило при мысли о рыбьих мозгах, пропитавших ткань. Отец посмотрел мне прямо в глаза и отвел взгляд. Он притянул меня к себе, зажал между коленями и уткнулся лицом в волосы. Моя голова оказалась стиснута между его рукой и грудью. Сердце у него билось громко, а голос был приглушенный. Мне показалось, он произнес:

– Ее унес волк, Пунцель.

– Нет. Нет, папа. Нет.

Я вырывалась, но он держал крепко.

Он издал звук, похожий на тот, что донесся из оранжереи вечером перед нашим отъездом, но только страшнее, – жалкий и неестественный, как будто один из наших кроликов попал в капкан. Он пробормотал еще что-то, вроде «весь этот гребаный мир», но я не разобрала. Я уже не пыталась освободиться и безвольно висела словно в тисках, пока не утихли его всхлипы. Не произнося ни слова, не глядя на меня, он встал и пошел к лесу, оставив меня в странной скрюченной позе между рыбой и рекой. Я хотела позвать его и спросить, зачем же мы купили для Уте семена, если она мертва, но не сделала этого.

Со временем вонь от рыбы на моих штанах смешалась с разными другими запахами и превратилась в одну большую вонь, которую мы перестали замечать, но красное пятно в форме утенка так и не исчезло до конца. Оно было высоко справа, и даже когда я – спустя много времени – превратила штаны в шорты, утенок остался со мной.

8

Мы петляли вместе с рекой. Иногда приходилось делать крюк по лесу, а однажды путь нам преградили упавшие деревья и мы пошли прямо по мелководью. Когда мы пробирались через болото, перепрыгивая с одной кочки на другую, отец покачнулся и едва не свалился в болотную жижу. Он сказал, что это слишком опасно, надо вернуться и обойти кругом. Мы отдыхали на вершине холма, а внизу бушевала река. Над головой сгущались тучи, а воздух был таким густым, как бывает в жаркой, душной кухне. Небо грозило ливнем, который так и не разразился.

Отец развернул карту и, поворачивая ее то так, то эдак, пытался соотнести изображение с лесистой местностью вокруг нас. Я легла на живот, вытянула руку ладонью вверх и замерла в надежде услышать стрекотание кузнечика в траве неподалеку. Я загадала: если поймаю его, значит, Уте жива и мы скоро развернемся и отправимся домой. Я устала от похода, от палатки и охоты на белок. Я мечтала о кровати, о ванне и нормальной еде. Зеленая вспышка из ниоткуда – и кузнечик опустился на мою ладонь. Он был как Жанна д'Арк – в шлеме и доспехах, с благочестиво опущенными янтарными глазами.

– Папа, а кузнечики съедобные? – спросила я шепотом, чтобы не спугнуть насекомое.

Отец все еще стоял, разглядывая карту и постукивая по компасу, как будто хотел, чтобы север оказался в другом месте.

– Папа, – прошипела я, – кузнечиков можно есть?

– Да, – ответил он, по-прежнему сосредоточенно глядя на карту, – но их лучше варить, из-за ленточных червей.

– Вареные они вкуснее?

– Что?

Он взглянул на меня, и кузнечик рванулся назад, на поле сражения, в тот самый момент, как я сжала кулак. Когда я разжала его, насекомое исчезло. Внутри у меня все оборвалось. Я перекатилась на бок и уставилась на отца – на гиганта, удерживавшего небо мощными широкими плечами.

– Ленточные черви, – сказала я.

– Что ленточные черви? – Он убирал карту в карман рюкзака и все еще думал о своем.

– А трава? Какая она на вкус?

Я сорвала травинку и сунула в рот. На вкус она была такой же, как и на цвет.

– Пошли, Пунцель. Пора найти хютте.

Он взвалил рюкзак на плечи. Снизу болтался кролик, привязанный за задние лапы.

– Улиток я бы есть не стала. – Я поднялась. – Вытаскивать их из собственных домиков – это неправильно.

Отец поднял мой рюкзак, помог мне его надеть и направился к сверкающей воде.

– Папа, когда мы пойдем домой? – спросила я так тихо, что он не ответил. Я двинулась следом.

Небо давило на землю, оставив нам узкий слой наэлектризованного воздуха. Еще раз посмотрев на карту, отец объявил, что мы уже прошли довольно много. Мы присели на выступе скалы высоко над рекой и стали смотреть в ущелье: вода бесцветная, едва ощутимая в ладонях, – а ведь смогла пробить камень. Слева от нас поток протискивался через узкое отверстие, с ревом вырывался наружу, разбегался по камням и валунам – и падал в водоем под нашими ногами. Там он на некоторое время успокаивался, а затем несся дальше – расширяясь, покрываясь брызгами и пеной. Положив подбородок на руки, я сидела подле отца, посматривала на него и пыталась незаметно проникнуть в его мысли. На противоположном берегу несколько тощих деревьев и кустов боролись за место между каменными плитами, похожими на нашу.

– Пап, может, подальше есть мост? – спросила я, стараясь перекричать рокочущую воду.

Он искоса взглянул на меня, давая понять,