Долгая дорога домой - Дайни Костелоу

чтобы он поднялся к нам, и мы его хорошенько расспросим.

Однако гонец-капрал знал только, что батальон стоит лагерем, что лейтенант Сен-Клер вызван в Версаль и вернется в Париж через день-другой.

Следующие дни в доме на авеню Сент-Анн были наполнены радостным ожиданием. Все прислушивались, не раздастся ли дверной звонок, а когда он звучал, затаивали дыхание, пока посетителя впускали и выяснялось, что это не Жорж. Но гостей в эти дни было мало. Привычные визиты, прогулки в Булонском лесу и вечеринки ушли в прошлое. Из парижского общества и из людей зажиточных возвратились в город далеко не все, а те, что оставались или уже вернулись, как Сен-Клеры, предпочитали сидеть по домам, поскольку беспорядки становились чаще и серьезнее.

Мадемуазель Корбин загружала своих воспитанниц учебой и разными делами, но она тоже была не расположена покидать дом, и все ее задания ограничивались им да территорией сада.

Элен это вынужденное заключение раздражало невероятно. Она привыкла к свободной жизни в Сент-Этьене и полюбила ее. А теперь, запертая в доме на авеню Сент-Анн, все сильнее скучала, и характер у нее портился. Клариса прозвала ее брюзгой, и не проходило дня, чтобы они не повздорили — обычно это кончалось слезами и жалобами Элен, что у нее снова разболелась голова.

От Жанно не было ни слуху ни духу. Он будто растворился в своем мире. Элен гадала, что он там делает и как проводит дни; завидовала его свободе в выборе решений.

Однако известие, что ее брат Жорж выжил на войне и возвращается домой, сделало жизнь девочки чуть светлее.

Глава пятая

Марсель Сен-Клер, хромая, вошел в Париж через ворота Порт-де-ля-Виллет и медленно двинулся по закоулкам в сторону Монмартра. Он шел пешком от самого лагеря интернированных под Седаном. В этом лагере, который называли «лагерем погибели», он после проигранной битвы находился в плену вместе с уцелевшими солдатами своего корпуса.

Сотни пленников согнали на остров в излучине реки Маас, изолированный от большой земли каналом. С единственного моста смотрели на лагерь две пушки, сдерживающие всех любителей свободы. Здесь французских солдат в течение многих дней держали в ужасных условиях, практически под открытым небом и без пищи. Потом роту за ротой их стали выводить и маршем отправлять в лагеря военнопленных в Германии.

Марсель, молодой и все еще сильный, выжил на войне и был готов почти на все, чтобы жить дальше. Заключенные вокруг него заболевали, слабели от дизентерии, голода, холода и нелеченых ран, и Марсель без малейших угрызений совести забирал у них любой кусок, который им удавалось раздобыть. Иногда местные жители передавали корзины с хлебом, но если этим корзинам удавалось миновать охрану у ворот, доставался хлеб лишь самым ловким. Каждый стоял сам за себя, и Марсель твердо решил не зевать. Темными ночами, скрываясь среди кустов и деревьев, он крался между товарищей по несчастью, среди которых многие уже не могли подняться, и брал все, что могло бы ему пригодиться: мундир, шляпу, шарф, сапоги получше и даже последние несколько франков из кармана умирающего. «Ему они уже без пользы, — говорил себе Марсель, — а мне пригодятся».

Больные дизентерией попадались на каждом шагу, но Марсель держался от них на расстоянии, твердо решив уберечься от заражения, так что, когда вызвали его взвод, у него после двухнедельного заключения еще остались силы на пеший переход из этой дыры. Имущество его состояло из пары сапог, которые были ему почти впору, куска старого одеяла, которым он закутался поверх обрывков мундира, и ножика с маленьким лезвием, взятого с трупа товарища накануне вечером. Марсель поставил себе цель выжить — и выжил. Следующей целью было бегство.

По мере продвижения к немецкой границе многие из его товарищей падали рядом с дорогой, валились в кусты и канавы и не могли встать, но как способ бегства это не годилось: упавшие получали пулю в затылок или штык в спину. Марсель наблюдал и ждал, стараясь рассчитать, когда и как сделать попытку к бегству. Оружия у него не было, если не считать ножика, денег очень мало, и одет он был в лохмотья, но решимость имел непоколебимую. Он сбежит от пруссаков, вернется в Париж и уничтожит командиров, что привели армию к такому унизительному разгрому. Император сбежал с целым поездом багажа, бросив своих соотечественников на плен или на смерть. Марсель не собирался подвергаться ни тому, ни другому и настроен был мстить.

Каждый мартовский вечер тающую группу пленников загоняли в амбар или хлев. Раздавали хлеб, запирали двери и ставили часовых. Казалось, из этих строений никак не уйти, но Марсель все равно высматривал возможности. Как-то вечером, когда густеющие сумерки переходили в ночь, он услышал над ухом хриплый шепот:

— Эй, ты, Сен-Клер!

Марсель повернул голову, но мало что разглядел — лишь контур человека в темноте.

— Кто тут? — спросил он также шепотом, сжимая кулаки.

— Дюран, — донесся тихий ответ.

Марсель узнал фамилию и даже припомнил лицо. Гастон Дюран из роты «Б». Невысокий, но мускулистый парень с быстро растущей бородой и копной черных волос. Не слишком популярный из-за своего злобного характера, он был готов любой спор решить кулаками или ножом, если тот у него имелся. Над глазом дуга шрама — память о такой драке. Его старались избегать. И вот настал момент, когда он тоже решил, что не будет сидеть пленным под замком в Германии, и увидел в Марселе ту же решимость.

— Чего тебе? — спросил Марсель со сдерживаемой злостью в голосе.

— Того же, что и тебе. Пора отсюда убираться. Ты не считаешь?

— А как же! — саркастически усмехнулся Марсель. — Прям сейчас собрались и пошли?

— Можно бы, — сказал Дюран, — если у тебя кишка не тонка.

— На что именно?

— Оружие у тебя есть?

— Нет. — Марсель нащупал в кармане ножик.

— И у меня нет. Но этот сарай разваливается на части. Я тут огляделся, когда нас сюда сунули. Там, в глубине, валяются старые ржавые инструменты. Их можно запросто использовать как оружие.

— Да? И кого ты им будешь бить?

Марсель не видел лица собеседника, но слышал в его голосе возбуждение, когда тот ответил:

— Там, сзади, дверь, старая и гнилая. Думаю, мы ее выбьем без труда.

— Ага, и нарвемся прямо на штык часового?

— Его там не будет.

— В смысле?

— Сделаем диверсию.

— Какого типа?

— Здесь навалом соломы… — начал Дюран.

Марсель молча слушал. Солому он видел и даже приспособил охапку себе в качестве постели. Много дней до того ему приходилось спать на голой