Женщины - Ирина Александровна Велембовская

закрытом помещении визжит механическая пила, а подсобники выгребают из цеха пышные, как мука-крупчатка, опилки, кудрявые кольца стружек.

Правее завода начинался город. Накрытые синим небом, отливали серебром крыши новых домов. В скверике, под самыми Дуськиными окнами, цвели огненные сальвии, и Але вспомнилась махровая герань, которая цвела у них дома на окошках, загораживая все стекло своими пахучими листьями и бархатными цветками. Оттуда, из окна их дома, был виден только зеленый выгон с маленьким прудком посередине, около которого всегда топтались белые крикливые гуси.

Здесь, из окна третьего этажа, виделось далеко: вышка телевизионной станции, как паутинка в голубой выси, чуть затуманенные летней жарой, но хорошо видные вздыбленные краны, которые несли в разные стороны свою тяжелую кладь, синяя полоса реки и белый речной трамвай на ней. Но вот деревья здесь стриженые, не раскидистые, и нет ни рябины, ни черемухи, ни бузины, которая хоть и яд-ягода, но так красиво горит все лето по заборам.

Вчера вечером Аля спросила у Дуськи, далеко ли здесь парк культуры. Та ответила неохотно:

— Ты работать приехала или по паркам ходить?! Будет тебе и парк, и цирк, все будет. Сперва на ноги стань.

Но Але подумалось, что можно одновременно и «вставать на ноги», и пойти в парк, в кино. Если, конечно, здесь недорого. Дома, в деревне, она ни одного фильма не пропускала, даже когда Славка родился, брала его с собой: очень он был спокойный, никому не мешал.

Внизу ходили люди. Женщина провела мальчика лет трех, и Аля сразу решила, что должна здесь найти и купить такую же фуражечку с большим козырьком от солнца и послать сыну в деревню. Потом она увидела молодого негра с каракулевой головой, очень красивого, даже синие губы его не портили. И Аля обрадовалась, что видит в первый раз в жизни живого негра. Подумала, что интересно бы с ним сейчас поздороваться: как бы он ответил? В деревне-то все друг с другом здоровались, знакомые и незнакомые.

…Дуська пришла наконец оживленная, с какими-то покупками. После уличной жары сразу заперлась в ванной, зашумела водой. Когда вышла оттуда с сырыми, потемневшими до черноты волосами, объявила Але, что работа ей будет: в отделочный цех ученицей — к ней, к Дуське. Учиться три месяца, потом присвоят разряд.

— А где жить? — осторожно спросила Аля.

— С жильем заминка. Учащихся общежитием не обеспечивают. Ну, да у меня три-то месяца проживешь. Дорого не возьму. У нас тут за койку рублей по пятнадцать, по двадцать берут. А я двенадцать. Свет, газ, вода — это все в эти же деньги. — И увидев Алину растерянность, спросила: — Что, не согласна?

— Согласна, — не глядя на нее, тихо ответила Аля.

Она вдруг почувствовала, что не так-то легко ей будет вырваться из этой «однокомнатной», и, значит, долго не повидать своего сыночка и светлоглазую ворчуху мать. Как они там? Сидят небось у хатки, смотрят на гусят, и бабушка говорит: «И где там, Славик, наша маманька? И где она там плясы танцует, песни поет?.. Позабыла небось нас с тобою…»

Аля отошла к окну, чтобы Дуська не заметила, как запрыгали у нее губы и налились слезинками глаза.

…Этим же вечером Аля увидела Дуськиного «человека». Он пришел часу в девятом. Действительно, красивый, только угрюмый, немногословный парень, с большими, но пустыми глазами. Он почему-то не снимал кепки, даже когда сел на диван, словно забежал на одну минуту и вовсе не собирался гостить долго.

Дуська на кухне жарила котлеты, чистила селедку.

— Жора, бычки в томате открыть? — крикнула она.

— Открывай, — равнодушно ответил тот.

Пока они ели, пили «московскую», а потом чай, этот Жора ни слова почти не сказал. И ел так, как будто делал одолжение. Один только раз в нем мелькнуло оживление, и он вдруг спросил Алю:

— А вы с нами не выпьете?

— Я вино не пью, — коротко сказала Аля. И поймала тревожный Дуськин взгляд, который она перекинула на нее со своего любезного.

«Чего это она? — удивилась Аля. — Нужен он мне, идол такой немой!» Она любила ребят веселых, с интересным разговором. Может быть, потому и поддалась тогда своему несостоявшемуся жениху, который знал подход, умел голову закрутить.

— Я улицу пойду погляжу, — поняв, что нужно уйти, сказала она Дуське.

— Далеко не уходи, а то с милицией разыскивать придется, — отозвалась Дуська, сразу успокоившись.

Аля сбежала по лестнице и долго ходила по скверику возле завода. Ходила, пока совсем не стемнело и не осталось ребятишек, только кое-где сидели на лавочках парочки. Уйти далеко Аля не решалась. И когда ей уж очень захотелось спать, она рискнула тихонько стукнуть в дверь. Открыла ей Дуська не сразу. Аля увидела, что ее матрасик постелен теперь в кухне, между столиком и газовой плитой. Жоркина кепка висела в коридоре на вешалке.

— Слушай-ка, — шепотом сказала Дуська. — Ты меня при нем тетей Дусей не зови. Какая я тебе тетя? Всего лет на десять постарше… Я сказала, мы подруги. Поняла?

4

Был конец ноября, а снегу уже насыпало много. На заводской территории все пиломатериалы занесло. Груды отходов как снежные горки для ребят. У входа в отделочный стоят друг на дружке прикутанные брезентами, рогожами готовые, отполированные гардеробы, письменные столы. Нижние прямо в снегу.

«Руки отшибить надо!» — подумала Екатерина Тимофеевна, хотя и знала, что со складскими помещениями плохо, а заказчики не спешат брать: импортная мебель перебивает.

Вошла в полировку, где было очень тепло, даже жарковато: на большой плите грелось несколько клеянок с густым казеином. И хотя крутился вентилятор, в цехе жил густой спиртовой запах. Но для Екатерины Тимофеевны это было привычно.

— Что ж ты бутылку-то не заткнешь! Ведь выдыхается политура, — остановилась она возле крайней работницы. — Если думаешь, Клава, ребенка в санаторий летом посылать, с заявлением не тяни, теперь подавай.

Тут же заметила, что у другой, у пожилой работницы руки в бинтах, только коричневые пальцы свободные.

— Что это ты, Лиза?

— Да вот лак…

Оказалось, лак выдали едкий. Екатерина Тимофеевна удивилась: почему же не слили и обратно в лабораторию не отправили? Сменный мастер стал оправдываться: хотел слить, а они, чертовы куклы, не дают. Говорят, что очень спорый этот лак. Раз-другой им покроешь — шик и блеск!

— А руки травить?

— Что руки! — усмехнулись полировщицы. — Кожа слезет,