Жизнь и приключения чудака - Владимир Железников

– Я спрашиваю, что ты подарил маме? – крикнул папа.

– Что? Что? – переспросил я. – Ничего не слышу… – И повесил трубку.

Вбежал в комнату и стал лихорадочно одеваться, чтобы убежать до повторного звонка. Но не успел. Телефон зазвонил снова. Все, конечно, из-за папиной настойчивости. Лучше бы он больше не звонил, а то сейчас я должен буду рассказать ему правду. Я же говорю, он неудачник.

– Не вешайте трубку, – сказала телефонистка. – Разговор не окончен.

– Ничего не слышно, – ответил я.

– Все хорошо слышно, – сказала телефонистка. – А если вы глуховаты, позовите кого-нибудь с нормальным слухом.

Тут снова ворвался папин голос.

– Ничего он не глухой! – кричал папа. – Это ваш телефон работает плохо. Борис, ты слышишь меня, Боря?..

– Папа, – обреченно сказал я, – теперь я тебя слышу хорошо.

– Ну, что же ты купил маме?

– Ничего.

– Ничего? – удивился папа. – А почему ты, собственно, ничего не купил?

– Я… я… я… забыл, – сказал я. – То есть у меня нет денег.

– Как – нет? Ты их потерял?

Я хотел ему все объяснить, но по телефону это трудно.

– Ну, понимаешь… – Надо было как-то отделаться, и я сказал: – Проел на мороженое.

После этого наступила длинная пауза.

– Алло, алло! – кричал я в трубку.

Папа молчал.

– Теперь, кажется, вы оглохли, – ворвался голос телефонистки. – Он сказал, что проел деньги на мороженое.

– Я все слышал, – ответил папа. – Силен мужик! – И, не попрощавшись, повесил трубку.

После этого разговора у меня пропала всякая охота что-нибудь делать.

«Дьяволенок» снова был в действии. «Дьяволенок» – это я, это мое прозвище с детства, с первого класса. Я тогда надел папины темные очки и пошел в школу. Меня в них никто не узнавал, и мне это так понравилось, что я не пошел на урок, а гулял по коридорам. И догулялся. Ко мне подошла учительница из параллельного класса и спросила, почему я разгуливаю во время уроков. «Уж не заболел ли?» А я ей на чистом французском языке: «Же нэ спа», то есть не понимаю, прикинулся иностранцем. Ну, она отняла у меня очки, и я сразу все стал понимать. А папа прозвал меня дьяволенком, но, по-моему, я с тех пор здорово перезрел и стал настоящим дьяволом.

Хотя, если разобраться, я ни в чем не виноват. Но этого ведь никому не объяснишь. Вы же помните, я собирался купить маме подарок. Тому свидетельствует кровать, перекрашенная мною в синий цвет. С другой стороны, как выяснилось, не без помощи тети Оли меня назначили вожатым. А затем эти несчастные дети закружили меня, заморочили, отвадили от друзей, выманили деньги, которые отец оставил на подарок. Мало того, сначала разжалобили, прикинулись несчастными, вынудили меня подкинуть им решение контрольных примеров, а затем превратили в негодяя. А я ведь просто хотел их по-дружески выручить. Вот и «навыручал» на свою голову. И вдруг мне до ужаса стало жалко… не маму, нет! Не папу, не первоклашек, а себя самого! Никто меня не ценит, никто не понимает моих страданий.

А как легко и прекрасно я жил! Чтобы меня мучила бессонница, как вчера из-за этой контрольной? Чтобы я унижался перед какой-то пигалицей вроде Наташки?

Я был гордый человек. Я никому не позволял над собой издеваться. А теперь я чувствовал, что меня словно подменили. Вроде я тот самый, и нос на месте, и глаза те же, а внутри другой. Какой-то задумчивый, размышляю, казню себя. Так недолго дойти до полного нервного истощения, и прощай жизнь, прощай небо, прощай космос!

Нет, решил я, не сдамся! Я оделся и в прекрасном настроении направился в школу. Нет, пожалуй, не в прекрасном, а в хорошем, в таком хорошем умеренном настроении, когда все не так уж плохо.

* * *

В школе меня подстерегало очередное разочарование. Когда я шел по нашему коридору, то увидел Сашку и бросился к нему навстречу. Он проскочил мимо меня к Насте, стал извиваться перед ней и что-то там свистеть на своем флейтовом языке.

Они прошли в класс, не заметив меня. Кажется, настал час: мне пора было гордо удаляться.

А жаль! Так хорошо было, когда был Сашка и была Настя.

В тот момент, когда я вошел в класс, Настя вытащила из парты цветы. Ясно, чья это была работа. Она полюбовалась ими немного более, чем надо, и все ребята заметили, хотя у нее в руке был совсем маленький жалкий букетик никому не известных цветов.

– Ребята, смотрите! – крикнул кто-то. – Насте преподнесли цветы!

А Настя встала, подошла к Сашке и сказала:

– Спасибо, Саша!

Она это сказала так выразительно и с такой душевной нежностью, что я чуть не упал на пол.

– Боже мой! – крикнул кто-то. – Никак, любовь!

– Кто жених, а кто невеста? – спросил какой-то запоздалый остряк.

– Александр Смолин и Анастасия Монахова, – ответили ему.

Да, кажется, меня уже гордо удалили, пока я сам собирался. Я прошел к своему месту и водворился рядом с Сашкой, не поднимая глаз. Я видел только Сашкины руки, которые упорно открывали и закрывали футляр, и Настину руку, в которой все еще были зажаты цветы.

Но теперь ко мне это не имело никакого отношения.

Кто-то глухо хихикнул над Настей. Неужели Сашка не собирался сознаваться в том, что это его цветы? Я шарахнул его изо всех сил в бок.

Он посмотрел на меня и вытащил наконец флейту. Ну и выдержка! Он и не думал пугаться и отказываться от букета. Сейчас он сыграет Насте какую-нибудь серенаду или свою знаменитую пастораль под названием «Пастух играет аисту». Я приготовился слушать.

А он стал продувать флейту, дунул раз, другой, третий. Нет, играть он не собирался.

– А я-то думала, – сказала Настя, – что Смолин не только музыкант, но и вежливый человек. – Она разжала кулак, и цветы упали на нашу парту.

Я перехватил ее взгляд: глаза у нее были как у побитой собаки. Жалкие, горькие и униженные.

– Подарил, а теперь отказывается! – выкрикнул девчоночий голос. – Ну и тип!

– Ничего я не дарил! – вдруг заорал Сашка, размахивая флейтой. – Я все деньги на мороженое проедаю!

– А кто же, интересно, подарил? – спросил кто-то.

– Откуда я знаю? – ответил Сашка. – Может быть, она сама себе подарила.