Тибетское Евангелие - Елена Крюкова

— Черт! — крикнул Шуня и выстрелил в воздух. — Куда!

Не слушали его. Не слышали. Глядели только в лицо Иссе. Пятились. Ползли по снегу, протягивая руки к ногам Иссы, трогали крючьями пальцев его ноги. Его нищие, грубо подшитые войлоком и свиной кожей катанки.

И уже тащили, выталкивали из окна минуту назад убитых людей — маленькую девочку и, верно, ее мать, длинноволосую молодую женщину с лошадино-длинным лицом, и голые, худые ребра женщины меж клочьев изодранной в последней борьбе рубахи сверкали в лунном свете деревяшками ксилофона, а труп девочки испуганно, грубо, как собачий мосол, бросили на снег, и вокруг мертвого ребенка образовалась белая, чистая пустота.

И так лежала убитая девочка в круге снега, как в круге света.

И убитая мать ее валялась рядом, в квадратной гробовой тени от навеса крыши.

И уже громоздко, угрюмо валился, падал из орущей немой пасти окна старый шифоньер, и сапоги и руки жестоко, будто опять убивали, разламывали на доски, как и было приказано, старое дерево, старую фанеру, старую березу и ель. И стучали молотки. И визжали пилы. Разыскали, на то они и воры, инструменты в кладовке. Мужчины в доме не было, он умер или ушел, а инструменты остались.

Шуня стоял с револьвером в руке. Тряслись, как у верблюда, что хочет плюнуть да не может, губы его. Черная повязка надвое рассекала лицо. Будто черный шрам или полоска черной, запекшейся крови.

— Что вы творите! Эй! Гады! Дряни! Я ж вас кормил! Поил! Это все… он!

Он давно догадался, кого тут надо убить.

— Этот приблуда во всем виноват!

Колобок поднял молоток, чтобы глубже заколотить гвоздь в самодельный гроб, и не опустил руку. Из шкафа, из ребра— стых досок выпала кукла. Фарфоровое личико; рыжие мочальные космы. Платье в горошек. Резиновые голые ноги. Кукла упала на снег перед коленями Колобка и хрипло сказала:

— Мам-ма!

Колобок заплакал. Из рук у него выхватили молоток. Гвозди входили в дерево на лютом морозе, как в масло. Шуня наставил револьвер в грудь Иссе и выстрелил.

Он выстрелил, и пуля, вылетев из дула, описала в морозном звездном воздухе огромный круг и снова влетела в черный круглый железный рот револьвера. Изумленно глядел Шуня на револьвер в своей руке. Перевел глаза на Иссу. Исса стоял смирно и тихо, босыми ногами на синем снегу, и грубую холстину плаща полночный ветер мотал, вил у него за спиной. А вокруг затылка Иссы вставало нежное, чуть видное сиянье. Как вокруг Луны в сильный, неистовый мороз, когда и дышать нельзя, и плакать тоже: слезы на морозе застывают. Все стынет: и кровь, и масло. Глаза стынут в орбитах.

— Так вот ты кто, — потрясенно сказал Шуня, и смех поздней, страшной догадки покривил его одноглазое лицо.

Трещины пошли по лицу его, как по разбитой яичной скорлупе. — А я-то…

— Брось револьвер, — просто сказал Исса.

— Ты мудреца искал, чтобы поговорить! А может, со мной поговорить бы надо!

— Говорю с тобой.

— Говоришь! Да, говоришь! А говорить-то о чем?! Говорить-то больше не о чем! Все уж сказано! Сказали всё! И я! Всё! Сказал!

Исса видел, как ходит ходуном его рука, сжимающая оружие. Шуня размахнулся, чтобы бросить револьвер на снег, Исса это видел. Да будто толкнули Шуню под локоть. Он криво развернул руку, выставил углом локоть, ветер отпахнул полу его могучего толстого тулупа, он, будто пацан — леденец, засунул дуло себе в рот и нажал курок.

Исса стоял над мертвым Шуней, а воры заканчивали мастерить сумасшедшие гробы.

Когда они прекратили бить и колотить — осторожно, аккуратно положили в корявые гробы, из нафталинного шифоньера сработанные, убитых мать и дочь, и накрыли крышками, и забили гвоздями. Вскинули на плечи.

Исса сопровождал воров, с гробами на плечах, на кладбище. Они прошли мимо всех могил и оград к самому краю, туда, где погост незаметно переходил в таежный бурелом.

«Он все сказал, — билось внутри Иссы солнечным, ясным светом, — он все сказал. И все речи уж все давно сказали. Уже не слушают речь. Да, это он мудро, хорошо сказал. Никто уже не слушает слова; и речь становится мусором, швалью, грубой подстилкой, плевком площадным. Слова не услышат, так, может, хоть свет увидят? Ангел мой! Дай мне света! Больше ни о чем не прошу».

В пустой и открытой, только ветер гулял между стен, каптерке могильщиков взяли, схитили лопаты. Долго копали на морозе яму. Хотели две могилы, да осилили только одну. Вечная мерзлота звенела под лопатами, летела ввысь мелкими алмазными осколками. Люди положили в яму сначала мать, на нее — маленький гроб: дочку. Засыпали землей. Забросали снегом. Потом, как и просил их Исса, встали в снег на колени, и каждый, как мог, молился.

Исса повернулся, пошел, глубоко вдавливая следы свои в чистый снег. Он еще слышал, как плакал Колобок. Над головой Иссы падали с небес, прочерчивая небо полосами белой крови, крупные синие, как дареный Иссой Колобку круглый саянский лазурит, владычный скарабей, драгоценные звезды.

Звезды падали и умирали. Исса шел и молился.

Он шел краем кладбища, потом краем тайги, потом краем смерти.

Я бросил огонь в мир, и вот я (охраняю) его, пока (он) не запылает.

…стерегу костер. Разжег его.

Кто заговорит на моем (языке)? Когда?

…говорит на языке своем. Я всех понимаю. Меня никто не (…).

Еще услышат. Изменятся? (Все) умрут, неизменные.

(Или — не) все умрут? Да, не все (умрут). (Но) все изменятся.

…нет ничего неизменного в мире, под (мертвой?) луною.

Мы прошли Пальмиру и (дивовались) на богатый город. Но и бедные (кварталы) в нем тоже есть.

…напали разбойники. Подошли к нам на бедной (улице) и приставили (ножи) к нашим горлам.

Сказал: Что вы (хотите) от нас? Наши жизни? Сказал: Возьмите их.

Молчали, смеялись. Тогда (сказал): Дайте мне (нож).

…из разбойников, растерявшись, протянул мне нож.

Взял я нож, взмахнул им и (разрезал), на глазах у (разбойников и купцов), руку (свою), запястье (свое). Полилась кровь. И смотрели люди (на кровь), будто впервые видели (ее).

Сказал так: Люди! Видите кровь? Кровь (течет). Если вытечет вся — станет (человек), как пустой бурдюк, и, будто в мешке, будут (перекатываться?) под кожей кости его. Так может стать с каждым из вас. Знаете ли вы, что такое (смерть)?

Молчали. Видел, как пот (течет) по лбу купца по имени Розовый Тюрбан.

И Черная Борода (помотал) головой: Нет, не знаем мы, (…), что такое смерть! Как может живой это знать?

Разбойники молчали. И видел, как лица их (становились) мрачными, страшными.