Темная комната - Валерий Попов

— Даже меньше! — улыбнулся отец. — Во всяком случае, когда война шла, гораздо моложе был, чем ты сейчас!

— Ну и помнишь что-нибудь?

— Одну только картинку. На площади пушка стреляет с высоко задранным дулом — и мы, ребята, тут же сидим, на скамейке. Как командир руку поднимет — мы смеёмся и уши ладонями закрываем, чтобы не оглохнуть. Вот это помню, а больше ничего.

— Но как же вы рядом с орудием сидели? Ведь если бы противник ударил, от вас бы кусочки полетели.

— Вот этого не знаю, — сказал отец. — Что сидели — это я помню, а как и почему — не скажу.

Мы помолчали. Вошла мать.

— Чего это вы тут пришипились в темноте? — спросила она.

— Да так… вспоминаем тут жизнь, — сказал отец. — Свет не зажигай, пусть так.

— И ты жизнь вспоминаешь? — улыбаясь, спросила мама. Рука её опустилась мне на голову.

— Ага. И я.

— И есть что вспоминать?

— Ага.

Я любил, когда мы так сидели в темноте и вспоминали, но мы не делали этого почему-то уже давно, года четыре или пять, я почему-то стал стесняться рассказывать что-либо родителям.

— А я рассказывала тебе, как мы с отцом чуть не угорели однажды? — спросила мать.

— Нет, не рассказывала! А когда это было?

— Давно, когда тебя не было ещё!

— А где же я был тогда?

— Вот это неизвестно… Нигде! — улыбнулся отец.

— Так вот, — вспомнив о своём, заговорила мама. — Лет по двадцать было нам тогда, работали мы на селекционной станции, обогревались печкой. И вот однажды проснулась я, чувствую — задыхаюсь. Поднялась и сознание потеряла!

— Ну… и как же вы?

— Ну, тут и я проснулся! Мог бы и не проснуться, между прочим! — сказал отец. — Встал и тут же упал. Только мой длинный рост нас спас: падая, я головой окошко разбил! Морозный воздух пошёл, как-то мы отдышались. Выползли потом на крыльцо и остаток ночи там просидели.

— Холодно было?

— Да… холодновато. Но в дом возвращаться страшно было. Так и сидели, дрожа, до утра! — отец засмеялся.

— Да-а! — сказал я отцу. — Мастер ты, головой стёкла бить!

— Ну! — отец гордо выпятил грудь. — Мастер спорта! А если б не разбил я стекло тогда… глядишь — и тебя бы на свете не было!

Потрясённый этой простой мыслью, я молчал.

— Да брось ты на ночь глядя ужасы рассказывать! — улыбнулась мать.

Меня подмывало рассказать им всё: о тёмной комнате, о страшных снах, о той нагрузке, что легла на меня. Мы молчали. Раздался звонок. Отец открыл.

— Дружок твой к тебе пришёл! — проговорил отец, и они с матерью ушли.

— Ну как ты? — шёпотом спросил меня Гага.

— Тяжело, честно говоря, — признался я. — Если действительно целая галактика на меня смотрит, то тяжело!

— А почему ты решил, что целая галактика? — проговорил Гага. — Может, один всего, такой же малахольный, вроде тебя? Грустно ему стало, он и связался с тобой!

— Один, говоришь? — я помолчал. — А может, ни одного? Может, это всё придумали мы? Обычная комната, ничего в ней нет! Страшные сны и раньше мне снились, — вспомнил я… — Врачей на осмотрах и прежде я удивлял… Может, и нет ничего такого, всё мы придумали?

— …Испугался! — проговорил Гага. — Так я и знал, что ты испугаешься.

— Чего пугаться-то? — разозлился я. — Чего нет?

— Ах, так? — Гага обиженно поднялся. — Ну пошли тогда туда… в тёмную комнату!

Я вздрогнул.

— Нет! Ни за что! Если хочешь — иди, а с меня хватит. Я уже достаточно хлебнул с этой комнатой! Всё!

— Значит, возвращаемся к убеждению, что всё обычно и неинтересно? — усмехнулся Гага.

— Да! — сказал я. — Лучше уж спокойно и неинтересно, чем в напряжении таком, как я живу!

— Ну хорошо. Спокойной тебе ночи тогда! — иронически проговорил Гага и ушёл.

Но, как видимо Гага и хотел, ночь эта получилась не очень спокойная.

Почти сразу же мне приснился сон: я стою с протянутыми вперёд руками в полной темноте и Гагин голос (его самого не видно) тихо бубнит мне на ухо, что вот он получил новую квартиру, но окон в ней пока нет и света — тоже.

— Пока можно только потрогать её руками… хочешь? — говорит Гага. — Пошли!

Двигая руками перед собой, я иду по этой комнате, которая оказывается вдруг бескрайней, бесконечной!

— Сюда иди… сюда, — слышится Гагин голос всё тише. Второй сон был вроде бы простой: мне приснился наш второй двор, в который я давно уже не заходил: кирпичные, выщербленные стены, заросли чертополоха и крапивы, огромные катушки из-под кабеля, на которых мы так любили в детстве кататься. Всё это было освещено солнцем и почему-то вызвало во сне такой прилив счастья, что я проснулся в слезах.

Войдя в класс, я сразу же заметил, что Гаги нет. Сердце как-то булькнуло, застучало. Я вспомнил его лицо в момент нашего расставания у меня на кухне… потом мне вспомнился сон, и я разволновался ещё сильнее.

— Где дружок-то твой? Всё открытия делает? — подошёл к нашей парте Маслёкин.

— Нет, серьёзно, что с ним? — глядя на часы (без одной минуты девять), спросил Долгов.

— Да проспал, наверно! — беспечно ответил я. — Вчера до часа ночи… приёмник паяли!

— Интуиция мне подсказывает, что он вообще не придёт, — почему-то шёпотом проговорил Долгов.

— Почему это? — спросил я.

— Извини, но по вашим лицам давно было видно, что вы что-то серьёзное затеяли! Может, вообще самое серьёзное из всего, что вам в жизни предстоит сделать, — сказал Долгов. — Но вот что вы с друзьями не делитесь — это плохо!

— Да чем делиться-то? — «непонимающе» сказал я.

— Ну-ну! — злобно проговорил Долгов. — Давайте-давайте! То-то я гляжу, вас пятьдесят процентов уже осталось!

— Что значит — пятьдесят процентов? — заорал я. — Ты, соображаешь, что говоришь, — «пятьдесят процентов»?! Говорю тебе: проспал Гага, сейчас придёт. Да и сам подумай-ка трезво: ну что может произойти в наши дни? Холеры в наши дни уже нет! Даже дорогу по пути в школу не переходим! Так что оставь свои шуточки при себе! Всё в полном порядке у нас!

— Поэтому ты так раскричался, — проницательно усмехнулся Долгов.

— С ума сходят люди! — умудрённо проговорил Маслёкин. — Вместо того чтобы джинсы себе приличные раздобыть — исчезают куда-то, а тут волнуйся за них!

— Ты-то волнуешься?! — закричал я. — Да тебе хоть… луна с неба исчезнет — ты не почешешься! Ведь тебе ничего не нужно, кроме кассетника? А что такое электрон, знаешь?!

— Знаю, ясное дело! — зевнул Маслёкин.