Дети Дюны - Фрэнк Герберт

— Теперь, — голос Джессики стал резким и отчетливым, — поговорим о Проповеднике. Вчера я услышала некоторые тревожные подробности во время этого проклятого Просветления.

Ганима пожала плечами.

— Возможно, это…

— Пауль?

— Да, но мы не видели его и не можем утверждать это.

— Джавид смеется над этими россказнями, — сказала Джессика.

Ганима заколебалась, но потом спросила:

— Ты доверяешь этому Джавиду?

Губы Джессики тронула жестокая усмешка.

— Не больше чем ты.

— Лето говорит, что Джавид смеется не над теми вещами.

— Довольно о смехе Джавида, — произнесла Джессика. — Меня больше интересует, насколько серьезно вы относитесь к тому, что мой сын вернулся в таком обличье?

— Мы бы сказали, что это возможно. А Лето… — У Ганимы вдруг пересохло во рту, когда она вспомнила тот страх, который так недавно стискивал ее грудь, но она переступила через страх и рассказала Джессике о снах Лето, связанных с предзнанием.

Охваченная грустью и болью Джессика принялась раскачиваться на подушке из стороны в сторону.

— Лето сказал, что должен найти Проповедника и убедиться… — сказала Ганима.

— Да… Конечно. Мне не следовало уезжать отсюда, я проявила недопустимое малодушие.

— Зачем ты обвиняешь себя? Ведь ты дошла до предела. Я знаю это, и Лето тоже. Мне кажется, что об этом знает и Алия.

Джессика потерла рукой горло.

— Да, вся проблема заключается именно в ней.

— Это очень странно, но она притягивает Лето, словно магнит, — сказала Ганима. — Именно поэтому я помогла тебе встретиться со мной наедине, без него. Он согласен, что для Алие нет спасения, но хочет быть рядом с ней, чтобы изучить ее. И… это очень меня беспокоит. Когда я пытаюсь заговорить с ним об этом, он засыпает…

— Она соблазняет его?

— Нет-нет! — Ганима энергично тряхнула головой. — Но он чувствует какую-то странную эмпатию по отношению к Алие. И… во сне он часто произносит слово Якуруту.

— Опять! — Джессика сразу вспомнила слова Гурни о заговорщиках, собравшихся в космопорте.

— Иногда я боюсь, что это именно Алия побуждает Лето искать Якуруту, — продолжала Ганима. — Я сама склонна думать, что это всего лишь легенда. Но ты, конечно, ее знаешь.

Джессика содрогнулась.

— Ужасная история! Просто ужасная!

— Что мы должны делать? — спросила Ганима. — Я боюсь проникать в свою память, во все свои прошлые жизни…

— Я тоже хочу предостеречь тебя от этого, ты не должна рисковать…

— Это может случиться помимо моей воли и боязни риска. Откуда мы можем знать, что в действительности случилось с Алией?

— Нет! Ты можешь уберечься от этого обладания, — Джессика с трудом выдавила из себя это слово. — Значит… Якуруту, да? Я послала Гурни найти это место — если оно, конечно, существует.

— Но как он сможет… О, я же забыла о контрабандистах. Джессика была поражена до немоты еще одним примером способности Ганимы проникать во внутренний мир других людей. Боже мой! Как это странно, подумала Джессика, что эта юная плоть способна вместить в себя всю память Пауля, по меньшей мере до того момента, когда в его сперматозоиде произошло отделение от прошлых воспоминаний. Это было вторжением в самую интимную часть личности, против которой восстало все примитивное и древнее, что было в душе Джессики. В тот же миг она погрузилась в абсолютное и непоколебимое суждение Бене Гессерит: Мерзость! Однако в этом нежном создании было столько сладости, готовности пожертвовать собой во имя брата, что Джессика не смогла удержаться от чувства умиления.

Мы — одна жизнь, протянутая в темное будущее, подумала женщина. Мы — одна кровь. Она преисполнилась решимости принять на себя ответственность за те события, которые последуют за их с Гурни решением. Лето надо разлучить с Ганимой и воспитывать в полном соответствии с требованиями Общины Сестер.

Я слышу, как завывает ветер, дующий в Пустыне, вижу, как восходят зимние луны, подобные кораблям, плывущим в пустоте. Им приношу я свою клятву: Я буду решителен и овладею искусством правления. Я овладею своей унаследованной памятью о прошлом и стану надежным ее хранилищем. Я прославлюсь более своей добротой, нежели знанием. Лицо мое будет светить во времени вечно, пока пребудет род людской.

Клятва Лето, по Харку аль-Ада

Будучи совсем юной, Алия Атрейдес посвятила много времени практике транса прана-бинду, стараясь защитить свою сокровенную личность от посягательств всех прочих. При этом она знала, что основная трудность заключается в невозможности избежать употребления меланжи в тесном пространстве сиетча. Меланжа была всюду: в пище, воде, воздухе и даже в ткани платка, куда она выплакала по ночам немало слез. Очень рано познала Алия смысл сиетчских оргий, во время которых участники пили мертвую воду червей. Во время оргий фримены освобождались от накопленного давления генетической памяти, после чего могли отрицать само ее существование. Алия видела, как ее подруги становились зомби во время таких оргий.

Для нее самой не существовало ни такого освобождения, ни отрицания. Сознание пришло к ней задолго до физического рождения. С этим осознанием явилось апокалиптическое знание условий своего существования: запертая в чреве матери, она с трагической неизбежностью входила в соприкосновение с масками всех своих предков и всех, кто так или иначе посмертно через мертвую росу передавал душу госпоже Джессике. Еще до рождения Алия знала все, что надлежит знать Преподобной Матери Бене Гессерит — плюс многое, многое другое обо всех прочих.

В этом знании содержалось признание чудовищной реальности — Мерзости. Тотальность этого знания высасывала из Алие все силы. Предрожденное не ушло после рождения. Она продолжала сражаться с призраками своих предков на протяжении всего детства, одержав в этой битве временную пиррову победу. У Алие была собственная личность, но не было иммунитета против случайного вторжения тех, кто в своей рефлектированнои жизни проходил сквозь ее душу.

Такой в один прекрасный день стану и я, думала Алия, и холодок бежал по ее спине. Идти и распадаться в течение жизни ребенка, ею же самой порожденного, постоянно вторгаясь и проникая в сознание, чтобы по крупице приобретать опыт.

Страх украл у нее детство. Страх продолжался и позже, в юности. Алия отважно сражалась с ним, не зовя никого на помощь. Да и кто смог бы понять, как помочь ей? Уж во всяком случае не мать, которая никогда не могла освободиться от железного диктата Бене Гессерит: предрождение равнозначно приобщению к Мерзости.

Потом наступила та роковая ночь, когда ее брат один ушел в Пустыню искать смерти, предавая себя Шаи-Хулуду, как требует того от слепых закон фрименов. Через месяц Алия вышла замуж за оружейника Пауля Дункана Айдахо, чей дух был возрожден из мертвых искусством тлейлаксу. Мать вернулась на Каладан, Алия стала официальным опекуном близнецов Пауля.