Спорт королев - Дик Фрэнсис

Джордж Оуэн даже сомневался, выставлять ли вообще Русского Героя, он хотел еще раз посмотреть, как лошадь работает на более легких скачках, которые состоятся через неделю после Большого национального. Но владелец, Фирни Уильямсон, настоял, мол, надо использовать шанс и в крупных соревнованиях.

Несмотря наличное разочарование, я от души радовался за Джорджа: для него очень важно, что он тренер победителя самых престижных соревнований Англии. Всегда спокойный и сдержанный, он просто онемел от удовольствия, и широкая улыбка не сходила со счастливого лица.

Вся скованность в весовой растаяла. Пробки шампанского взлетали вверх, бесконечные похлопывания по спине сменялись невероятными рассказами, родственными рыболовным историям, и возбужденные голоса силой звука заменяли аргументы в спорах.

Так бывало каждый год.

Владелец Русского Героя Фирни Уильямсон, преуспевающий чеширский фермер, решил устроить банкет по случаю победы.

Как ни удивительно, но отель в Честере согласился за четыре часа приготовить ужин почти на сто персон, и праздник удался на славу. Все произносили тосты. Фирни произнес тост. Джордж произнес тост. Лео Макморроу, жокей Русского Героя, произнес тост. А я сказал, что если бы знал, что Русский Герой обойдет меня в Большом национальном стипль-чезе, то, наверно, позволил бы ему умереть от колик, но если бы я не мог выиграть сам, то никому бы так не желал победы, как Джорджу. На что Фирни, Джордж и Лео ответили, что если бы они не могли выиграть, то желали бы победы только мне.

Ближе к концу у всех язык несколько заплетался и глаза затуманились, но это был великий праздник.

Между тем виновника торжества, Русского Героя, отвезли в его теплую конюшню, он получил обычную порцию сена и даже не подозревал, что стал так знаменит.

После Ливерпуля сезон продолжается еще два месяца, в течение которых проходят три национальных соревнования, но несколько меньшего масштаба: в Уэльсе, Ирландии и Шотландии. Кроме того, каждую неделю где-нибудь устраивают однодневные встречи. Последний в сезоне стипль-чез открывается на Пасху в Чепстоу, это национальные соревнования Уэльса.

Однажды утром после победы Русского Героя я отправился в поля Беркшира на тренировку с лошадьми лорда Байстера. Джордж Биби попросил меня взять еще одну лошадь, принадлежавшую Кену Канделлу. Я раньше не встречал Кена. Он жил в Кемптоне, в той же деревне, что и Джордж Биби, и всего несколько сезонов сам тренировал своих лошадей.

Кен подставил руку, я вспрыгнул в седло компактного гнедого с белой мордой и белыми носочками на всех четырех ногах и направил его на отличные тренировочные барьеры Джорджа Биби. Гнедой оказался прекрасным прыгуном. Кен объяснил, что его постоянный жокей уехал в Ирландию, и попросил меня работать с гнедым на соревнованиях новичков в Челтенхеме. Гнедого звали Хирфорд, и он никогда раньше не брал препятствия стипль-чеза, хотя и выступал в обыкновенных скачках. Через несколько дней в Челтенхеме он повел себя как ветеран, шел первым от старта до финиша, птицей перелетал через препятствия и легко выиграл.

Кен попросил меня работать на Уэльских национальных с другим его дебютантом, Файтинг Лайном, который тоже легко выиграл. Так я получил маленькую компенсацию за то, что пришел вторым с Роймондом. Подобный случай повторился в моей жизни еще раз. Когда Девон Лоч шел первым и упал перед самым финишем, будто в награду за разочарование, несколько дней спустя я выиграл национальные соревнования в Уэльсе.

Так я начал работать и для Кена, а через некоторое время Джеральд Болдинг попросил меня взять и его лошадей. Мы договорились, что в следующем сезоне, когда я не буду нужен лорду Байстеру, то смогу выступать со скакунами Кена и Болдинга.

Теперь я регулярно работал в трех конюшнях, и все они находились на юге Англии, а мы все еще жили в Чешире. Хотя постоянные путешествия и утомляли, но нам не удавалось найти подходящего дома возле Кемптона, да к тому же нам очень нравилась наша квартира в Чешире. Мы ее сами переделали, потратив много времени и энергии, и превратили заброшенный сеновал в комфортабельный дом.

Сомнения разрешились неприятным для нас путем.

Октябрьским утром мы попрощались с Мери на неделю. Она уезжала в Лондон, чтобы погостить у матери, а я ехал в Шотландию на скачки в Келсо. Два раза я звонил Мери, и она говорила, что у нее легкая простуда и небольшая слабость. Ни ее, ни меня не встревожило ее состояние, потому что мы оба считали себя людьми крепкого здоровья. Вернувшись из Шотландии, я переночевал у дяди в Челтенхеме, готовясь к очередным скачкам. И вдруг телефонный звонок. Мери.

– Дорогой, не беспокойся, но, когда ты приедешь вечером в Лондон, меня здесь не будет. Мне придется лечь в больницу, – сказала она. Голос звучал беззаботно и весело.

– Что это ты надумала? – спросил я, уверенный, что она шутит.

– Чистая формальность, но при этой болезни нельзя оставаться дома. У меня нет выбора. Мне нужно находиться в больничном изоляторе.

– У тебя корь? – удивился я. – Или скарлатина?

– Нет, но ты, пожалуйста, не беспокойся, я хорошо себя чувствую, у меня полиомиелит.

Мы еще немного поговорили, она смеялась, я спросил, может, мне лучше сразу же приехать к ней в Лондон, а не ехать на скачки. Но она и слышать об этом не хотела.

– Я вполне нормально себя чувствую, – уверяла Мери. – Приедешь вечером и сам убедишься.

Я приехал в больницу тотчас же после своего заезда.

По телефону и вправду казалось, что Мери чувствует себя хорошо, голос звучал весело и не встревоженно. Но она не выглядела хорошо. Лицо стало серо-зеленым и старым, глаза больными. Чувствовалось, что ей совсем-совсем нехорошо.

На следующий вечер ее положили в камеру с искусственными легкими. Я обещал родителям звонить и сообщать о здоровье Мери, поэтому пошел к телефонной будке у ворот больницы. Я набирал номер, а перед глазами стояла Мери, такая, какой я оставил ее. Все тело, кроме головы, закрыто серым деревянным ящиком, под которым большие электрические мехи качают и выкачивают воздух, помогая ее легким. Меня всего трясло, и трубка дрожала в руке, и, когда мама ответила, я попытался ей что-то сказать, но не смог сдержать рыданий.

Я и думать не хотел, чтобы оставить Мери одну и отправиться на скачки, но доктор заверил, что непосредственной угрозы ее жизни нет. А сама Мери, как обычно, говорила, что чувствует себя хорошо, и настаивала, чтобы я не пропускал соревнования. Поэтому каждый день после своего последнего заезда я мчался в больницу.

Это была удивительная больница, и у меня не хватает слов, чтобы выразить благодарность. Администрация не устанавливала часов посещения больных полиомиелитом и не вводила никаких запретов на визиты. Однажды в воскресенье я приехал из Ливерпуля после скачек почти в половине десятого вечера. Ночная сестра не только ласково встретила меня, но даже покормила ужином.

Как-то на дистанции в две мили я упал, но не почувствовал особой боли и, как обычно, тотчас же отправился в Лондон. В холодный ноябрьский вечер мышцы у меня быстро застыли, и оказалось, что я почти не могу поднять левую руку. Это случилось на выезде из города, и мелькнула мысль, не вернуться ли, чтобы показаться врачу. Но я решил, что лучше ехать дальше, потому что мне все равно обязательно надо попасть в больницу.