Босоногая команда - Николай Тихонович Ященко

одному, без моей команды здесь не собираться!

Первым из бани выскользнул Кузя. У ворот его догнал Пронька. Озираясь, они поползли вдоль забора, потом бросились за палисадник. Переулок был пуст. Ребята; вздохнули спокойно.

– Кто же это следит за нами? – бормотал Пронька.

Они вздрогнули от шороха, оглянулись; пробежала собака.

– Скорее всего, кто-нибудь из буржуйчиков рыскает по нашим следам, – сказал Кузя.

С берега мальчишкам было видно, как от кладбища к станции подходил поезд. Теперь эшелоны белочехов прибывали один за другим. В одной из комнат вокзала утром обосновался военный комендант, Он подолгу торчал у дежурного по станции, бегал на телеграф, в депо, следил за снабжением паровозов дровами и водой, везде размахивал руками, а часто и револьвером.

– Быстро! Скорей! – кричал он.

Вечером Кузя ходил в депо, видел там коменданта, запомнил его выкрики. В Заречье вернулся весь увешанный медными и стальными стружками. Около Макаровского крыльца он появился, когда ребята сговорились пойти в кедровник за шишками. Держа руку «под козырек», Кузя важно вышагивал перед товарищами и говорил, делая ударения на первом слоге:

– Я че-хословацкий ко-мендант, мо-гу а-рестовать, мо-гу рас-стрелять, мо-гу по-миловать!

Поздно ночью Костиного отца вызвали сопровождать очередной эшелон. Кравченко быстро собрался, засветил фонарь, взял свой сундучок и отправился на станцию. На мосту его ждал дядя Филя. Дальше они пошли вместе.

– От Усатого связной приходил, – рассказывал дядя Филя, – интересовался, не мы ли с тобой дрезиной побаловались. – Видишь, какая тут картина... Все двойки опросили, но никто к дрезине не причастен. Странно все-таки!

Кравченко высказал свою догадку:

– Ничего тут странного нет. На дрезине ехали белые растяпы, они и виноваты – недоглядели, тележка сама укатила под уклон. Так бывает!

– Бывает, конечно, но Усатый, видать, сердится и вторично предупреждает: булавочных уколов врагу не наносить, его бить надо так, чтобы не поднялся...

Дядя Филя остановился.

– Я на станцию не пойду, нечего лишний раз коменданту на глаза попадаться. Пока! – и он свернул в переулок...

Кравченко принял поезд и пришел к дежурному по станции за путевкой. Никифор Хохряков подал ему два одинаковых листка – заполненную путевку и чистый бланк, на котором было написано:

«Прочитай и отдай мне... В Куренге эшелон будет завтракать. Когда пищу раздадут всем, ты придешь в вагон-кухню и скажешь чернявому повару: «Наздар» – это по-ихнему «Привет». Остальное увидишь на месте».

– Добре! – сказал Кравченко, возвращая одну бумажку Хохрякову. – Я – к паровозу!

Минуты через две раздался свисток отправления. Эшелон вздрогнул и тронулся. Кравченко по старой кондукторской привычке подождал, когда подойдет последний вагон, и легко на ходу поезда вскочил на тормоз. Увидев на путях военного коменданта, провожающего эшелон, крикнул:

– Наздар!

Комендант поспешно отдал честь.

– То-то же! – сказал про себя кондуктор и усмехнулся в усы.

 

Глава одиннадцатая

СОШЛИСЬ ВРАГИ

Красная гвардия оставила Читу. Сергей Лазо и его боевые товарищи отступили с последним поездом. Красногвардейцы с оружием в руках расходились по селам и деревням, по рабочим поселкам и казачьим станинам. Воевать надо было по-новому – партизанскими методами: совершать внезапные налеты и ловко уходить от преследователей, бить противника там, где он не ожидает, не давать ему покоя нигде и никогда...

С востока стали прибывать эшелоны с белогвардейцами, их называли семеновцами – по имени атамана Семенова, который пришел со своими бандами из Маньчжурии. На станции говорили, что вот-вот появятся японские войска...

* * *

В один из сентябрьских солнечных дней зареченские ребятишки шумной ватагой отправились в поселок Гора. В высшем начальном училище начинались занятия. Теперь Проньке, Кузе и Леньке Индейцу учиться в пятом классе, Косте, Вере и Васюрке – в шестом, а Шурке Эдисону – в восьмом...

На высоком крыльце школы стоял долговязый Женька Драверт в фуражке с зелеными кантами и белой кокардой: веночек с тремя буквами ВНУ. Его окружали сыновья аптекаря, грека-булочника и начальника лесничества. Увидев зареченских ребят, Женька закричал:

– Ичиганы идут! Шире грязь – навоз ползет!

– Помалкивать, не огрызаться! – успел сказать своим Шурка Лежанкин, а сам, проходя мимо Женьки, отдал ему по-военному честь.

– Приветствую вас, сэр!

После звонка учащихся собрали на общую молитву. Вся первая смена построилась в две шеренги в большом коридоре. Лицом к школьникам стояли, сбившись в кучу, учителя. Директор училища был в тех же узеньких лакированных туфлях, в каких Костя видел его в день прибытия первого поезда белых. Перед учителями топтался толстый священник в темно-малиновом подряснике с широкими рукавами. Директор откашлялся и объявил:

– Тихо, дети! Отец Филарет будет говорить!

Костя с интересом наблюдал за батюшкой. Черная борода его вскидывалась и опускалась, а большой крест на серебряной цепочке раскачивался и колотился о грудь.

Отец Филарет говорил немного нараспев. Костя не старался понять речь священника, а следил за тем, как тот легко выговаривал непонятные церковно-славянские слова. Костя повторял их про себя: «Чада, отроки, егда приидеши во царствие небесное...» Все это казалось забавным.

Отец Филарет говорил о том, что наступило смутное время, теперь все люди от мала до велика должны стать ближе к богу, уповать на его милость и не роптать на новую власть, ибо только один господь знает, кто должен править на земле. Батюшка произнес фразу из священного писания: «Несть власти аще не от бога...»

Костя вспомнил, что дома есть «Библия» – толстая книга с золотым крестом на корке, и подумал: «Батюшка, наверное, всю ее знает наизусть». Отец иногда читал «Библию» матери и соседям и почему-то спорил с ними. Костя знал, что у отца есть другая книжка, канцелярская. В нее он много лет переписывал разные стихи и песни, иногда читал их гостям. После чтения обыкновенно начинались шумные разговоры. До революции отец где-то прятал свои записи, а с 1917 года книга лежала в ящике стола. Костя несколько раз доставал ее и читал, с трудом разбирая размашистый отцовский почерк. Сейчас она была закопана в огороде вместе с какими-то таинственными бумагами.

Священник все говорил к говорил, а Костя мысленно перелистывал записи отца... Там было стихотворение про бога и человека. Если бы революция не отступила, Костя выучил бы все стихотворение. Глядя на бороду священника, он вспоминал отдельные строки.

...Человек просил бога спасти его от зла и насилия, но бог с небес ответил, что он и не думает