Поручик - Евгений Адгурович Капба

у него шла кровь, признаков жизни он не подавал.

Вахмистр прислонил ухо к его груди:

— Живой! Воды сюда! И санитаров, санитаров зовите!!!

Кое-кто из наших бойцов уже был здесь, и несколько рук протянули фляги.

Из люка вылезали танкисты, грязные, очумевшие. Один из них баюкал неестественно выгнутую руку.

— Там еще двое, помогите, а? — сказал кто-то из них.

Расчет той башни, куда попал снаряд, погиб на месте.

Тут подбежали санитары, и мы спустили контуженного ротмистра на землю.

— А где остальная рота? Где остальные машины? — спрашивает у танкистов кто-то.

— А что, нас не хватило? — отвечает сутулый мужик с разбитой бровью.

Когда «Коробочку» перекладывали на носилки, он вдруг очнулся, посмотрел на меня ясными голубыми глазами, хотел что-то сказать, но не смог.

Я увидел, как сжимаются и разжимаются пальцы его правой руки, и поддавшись непонятному импульсу подал ему свою руку, на что он ответил крепким рукопожатием, а потом слегка кивнул и улыбнулся самыми уголками глаз. Эх, «Коробочка»! Елки-палки, как так-то?

* * *

Нас прижали под хутором Ляколоды. Первый снег падал на землю и тут же таял, под ногами хлюпало, и до позиций лоялистов от нашего пригорка было полверсты. Полверсты огня, грязи, крови и смерти.

В том, что меня убьют, я почти не сомневался — атака была назначена с минуты на минуту, по зеленой ракете, и идти за спинами своих бойцов я бы просто-напросто не смог.

Там у них все было пристреляно из пулеметов и зенитных пушек, изготовленных для огня по наземным целям. А у нас кроме четырех сорокапяток подавлять их было нечем…

— Приготовиться к атаке! Примкнуть штыки! — кричу, срывая голос.

Бойцы знают, что я пойду впереди, поэтому начинают шевелиться, хотя лица — мрачнее некуда. Кому охота быть пушечным мясом?

Взлетает ракета, подсвечивая хутор, грязь и первый снег в потусторонний зеленоватый оттенок. Кто придумал атаковать в сумерках?

— Ро-ота!.. — начинаю я, но тут шипит рация, и я, поперхнувшись, затыкаюсь.

— Десятая штурмрота на связи. Прием!

— Привет, поручик! — орет бодрый голос. — Я «Коробочка», иду на прорыв! Не попадитесь под гусеницы!

Рыча, грохоча и лязгая мчится рота сверхтяжелых панцеров в составе одной машины. «Коробочка» разворачивает башни в сторону вражеских позиций, а на душе у меня становится легко и радостно, и, в конце концов, теперь полверсты — это не так уж и много!

X. ПОВЫШЕНИЕ

Пахло хвоей, прелой листвой и сыростью. Осенний лес хрустел, шелестел и перешептывался, растревоженный непрошеными гостями. Мы стояли на самой опушке, Стеценко курил, а я разглядывал свои сапоги.

Сапоги были нечищеные, покрытые коркой из засохшей грязи и налипших веточек и листочков. Я постучал ногой об ногу, стараясь стряхнуть эту мерзость, но без толку.

— Пора бы, — проговорил Стеценко и выпустил изо рта облако табачного дыма.

Я глубоко вдохнул густой, пропитанный лесными запахами воздух и скомандовал, негромко, но внятно и отчетливо:

— Рота! Стройся!

Солдаты, ворча, строились в три шеренги. Кто-то топтал небольшой костерок, на котором кипятили воду, кто-то дожевывал сухарь или делал последнюю затяжку папиросой. Через какую-то минуту почти три сотни человек стояли у опушки, выстроившись в четыре шеренги. Взводные и унтера — каждый около своих подразделений.

Пулеметной команды с нами не было, и правильно — чего они в лесу забыли-то?

— Бойцы, нашей бригаде поручено прочесать этот лес, — начал я. — По данным контрразведки здесь скрывается группа диверсантов, от пяти до двадцати человек. Кто-то из них — явно местный, так что леса эти знает. Чем эти гады занимаются — не мне вам рассказывать, вы и так знаете…

Бойцы загомонили. Еще бы! Позавчера был взорван санитарный поезд, а на прошлой неделе вырезали блокпост. Наш блокпост, нашей роты! Мамсуров был на этом блокпосту, погиб нелепо, непонятно… Как этот шустрый парень позволил перерезать себе горло? И никто даже тревогу не поднял!

Так что у нас были с ними личные счеты, с этими диверсантами. Я оглядел строй и продолжил:

— Выстраиваемся цепью, расстояние между вами — пять-шесть шагов. Смотрим под ноги, могут быть растяжки. Если видите что-то подозрительное — сразу подавайте сигнал, вся цепь останавливается, пока не разберемся с ситуацией. Потом — движемся дальше. Завтра вы все нужны живые — мне, Его Высочеству Регенту и Семеняке!

После того, как я вспомнил Семеняку, солдаты загоготали — Семеняка теперь был зампотыл и любой день, свободный от боевых действий использовал для того, чтобы припрячь солдат на какие-то малопонятные работы. Хотел как лучше — получалось как в той поговорке: чем бы солдат не занимался — лишь бы за… Устал, в общем.

— Там в лесу могут быть наши, преторианцы. У них какое-то свое задание, так что если увидите черные мундиры — аккуратнее там… Ну что? С Богом, вперед! — закончил я.

Строй качнулся, распадаясь на отделения. А через пару минут лес захрустел под солдатскими ботинками, зашелестел хвоей и голыми ветками…

В низинах стоял туман, с веток падали капельки влаги. Погода была мерзкая, лучше уж ударил бы мороз, чтобы под ногами не хлюпало, и снежком чтобы присыпало серость и грязь вокруг…

Солдаты переговаривались нарочито бодрыми, громкими голосами — им было страшно. Диверсанты — это вам не шутки. Они портят нам жизнь, и убивают нас при первой же возможности, а теперь мы пришли прямо к ним в логово…

Я достал из кобуры револьвер и взвел курок. Барабан щелкнул, передвинувшись на одну позицию, и мне стало как-то спокойнее.

Силуэты солдат между стволами деревьев медленно перемещались, я двигался чуть позади. Все-таки я — начальство.

Впереди захрустели ветки, послышался шум и сопение — кто-то ломился сквозь лес, прямо нам навстречу!

Прямо над ухом у меня бахнул винтовочный выстрел, потом — еще и еще.

Массивная, темная фигура металась перед строем, задевая деревья, с ветвей которых на нас лился целый водопад холодных капель.

— Отставить! Прекратить огонь!

Замолкли винтовки, и вдруг раздался трубный, страдающий звук — так страдать могло только умирающее животное.

— Тьфу ты, чтоб тебя! — сказал Стеценко. — Это же сохатый! Подстрелили сохатого… И все диверсанты теперь знают что мы здесь…

Кто-то из солдат виновато проговорил:

— Так он того, выскочил… Ну мы и стали палить — мало ли…

Правильно. Все очень-очень правильно. Видишь что-то непонятное — стреляй, потом думай. Война, однако…

Я подошел к убитому животному, глянул на раскидистые рога, мощные копыта, подернутые пеленой смерти глаза, и сказал, отметая в сторону жалость и в зародыше удавив щемящее чувство в сердце:

— Позовите Семеняку,