Алмазный век - Нил Стивенсон

Спускаясь по огромной винтовой лестнице к самому большому – центральному атриуму Индпошива, Хакворт думал о намеченном преступлении. Отступать было поздно. Внезапно он понял, что подсознательно решился месяцы назад.

Хотя Индпошив – организация скорее конструкторская, чем производственная, здесь есть собственные матсборщики, в том числе два довольно больших, на сотню кубов каждый. Хакворт зарезервировал более скромную настольную модель в одну десятую кубометра. Использование сборщиков фиксировалось в особом журнале, поэтому он прежде сказал свое имя и название проекта. После этого машина приняла край документа. Хакворт велел приступать немедленно, а сам стал смотреть сквозь алмазную стену на эвтактическую среду.

Вселенная – бессмысленный хаос, интересны лишь организованные аномалии. Хакворт как-то повез своих кататься на лодке; желтые весла оставляли на воде аккуратные водоворотики, и Фиона, которая изучала физику жидкостей в ванне и за обеденным столом, разливая что ни попадя, потребовала объяснить, откуда на воде ямки. Она перегнулась через борт (Гвендолен держала ее за платьице) и трогала воронки рукой, пытаясь разобраться, какие они. Остальное озеро – просто вода без каких-то особых закономерностей – ее не взволновало.

Мы скользим взглядом по черному космическому пространству и останавливаемся на звездах, особенно если они выстраиваются в созвездия. «Обычный, как воздух» означает нечто банальное, но каждый Фионин вдох, когда она спит в кроватке – серебристое сияние в лунном свете, – пойдет на строительство ее кожи, волос, костей. Воздух становится Фионой и заслуживает – требует любви. Упорядочивать материю – единственная функция Жизни, будь то самовоспроизводящиеся молекулы в первичном бульоне, манчестерская мануфактура, перерабатывающая растения в ситец, или Фиона в кроватке, обращающая воздух в Фиону.

Лист бумаги имеет толщину примерно сто тысяч нанометров; в этот промежуток можно вместить около трехсот тысяч атомов. Умная бумага состоит из сети бесконечно малых компьютеров, зажатых между двумя медиатронами. Медиатроном называется все, что меняет цвет на отдельных участках своей поверхности. На внешние слои сандвича приходится примерно две трети сечения; между ними можно поместить структуру толщиною в сто тысяч атомов.

На такую глубину легко проникают воздух и свет, поэтому начинка заключается в вакуоли – бакминстерфуллереновые оболочки, покрытые отражающим алюминиевым слоем, чтобы они не схлопнулись все разом, если страница окажется на солнце. Таким образом, внутри пузыря получалось что-то вроде эвтактической среды. В ней-то и располагалась стерженьковая логика, делающая бумагу умной. Каждый из сферических компьютеров соединялся с четырьмя соседями пучком гибких стержней, идущих по гибкой же вакуумной фуллереновой трубочке, так что страница в целом представляла собой параллельный компьютер, составленных из миллиарда отдельных процессоров. По одиночке процессоры были не очень сильные, не особо быстродействующие и очень чувствительные к внешней среде, так что обычно работала лишь малая их часть, но даже при этих ограничениях умная бумага оставалась, помимо всего прочего, мощным графическим компьютером.

И все же, размышлял Хакворт, ей далеко до «Букваря» – там страницы толще, плотнее набиты вычислительной техникой, листы сложены вчетверо, в тетрадки по шестнадцать страниц, тридцать две тетрадки вшиты в корешок, который не только скрепляет книжку, но и служит огромной базой данных.

Он сработан на славу, однако ему только предстоит родиться в эвтактическом чреве – алмазной вакуумной камере, вмещающей стартовый матсборщик. На алмаз нанесена пленка, пропускающая исключительно красный свет; стандартная инженерная практика – избегать связей, которые разрушаются медлительными красными фотонами, вечно плетущимися в хвосте видимого спектра. Таким образом можно на всякий пожарный случай наблюдать, как зреет твой образец. Предосторожность нелишняя – если ты что-то напорол и он вырастет настолько, что возникнет угроза для стенок камеры, процесс можно остановить самым тупым дедовским методом – отключив питание.

Хакворт не боялся за свою работу, но все равно смотрел, как она растет, потому что это всегда интересно. Вначале была пустая камера, налитая красным светом алмазная полусфера. Посередине столика виднелся голый срез восьмисантиметровой подачи – центральной вакуумной трубы, окруженной трубками поменьше. Каждая представляла собой пучок микроскопических конвейерных лент, доставляющих нанотехнологические кирпичики – отдельные атомы или молекулярные заготовки.

Матсборщиком называлась машина, которая располагается на выходе подачи, берет молекулы с конвейера согласно заданной программе и собирает в более сложный продукт.

Хакворт был программистом, «блюдечко» – программой из множества подпрограмм. Они существовали на отдельных листках, пока, несколько минут назад, сверхмощный компьютер в кабинете Хакворта не скомпилировал их в один загрузочный модуль на понятном матсборщику языке.

Над выходом затеплилась прозрачная красная дымка, похожая на перезрелую земляничину. Дымка сгустилась, начала обретать форму и расползаться по столику, пока не сформировалось будущее основание: четверть круга радиусом двенадцать сантиметров. Хакворт выждал, когда над ним появился верхний обрез книги.

В углу лаборатории стоял новейший копир, способный преобразовать записанную информацию в нечто совсем иное. Умел он даже стереть информацию и подтвердить впоследствии данный факт, что иногда оказывалось полезным в относительно параноидальной атмосфере Индпошива. Хакворт вложил в него документ, содержащий компилированную версию «блюдечка», и уничтожил. Доказуемо.

Покончив с этим, он откинул красный колпак. Готовая книга стояла на системе, которая выдавила ее из себя и на воздухе немедленно обмякла. Хакворт взял книгу в правую руку, а левой бросил экструдер в корзину.

Он запер книгу в ящик стола, прихватил цилиндр, шляпу, перчатки, трость, шагнул в ногоступы и отправился через дамбу. В Шанхай.

Китай лежал на другом берегу, его можно было увидеть с пляжа. Город из небоскребов назывался Пудун, дальше раскинулся Шанхай. Гарв иногда ходил туда с приятелями. Он говорил, что Шанхай большой, больше, чем можно вообразить, старый, грязный и полон всяких удивительных вещей.

Они жили на АТ, что, согласно Гарву, было сокращением от Арендованных Территорий. Нелл уже знала их медиаглиф. Гарв показал ей и значок Заколдованной дали – территории, на которой стоит их дом. Значок изображал принцессу с палочкой в руках; из палочки на серые дома сыпались золотые блестки, и дома становились желтыми. Нелл считала, что блестки – это мушки, но Гарв объяснил, что палочка – волшебная, а блестки – магический порошок. Гарв велел ей запомнить глиф, чтобы, если потеряется, отыскать дорогу домой.

– А лучше просто сообщи мне, – сказал Гарв, – и я тебя отыщу.

– Почему?

– Потому что есть плохие люди и тебе нельзя ходить по АТ одной.

– А какие они?