И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева

Слезы пришли неделю спустя.

Она радовалась им, освобождаясь от собственной холодной окаменелости. Она знала, что будет счастлива, что все у нее впереди. Сейчас главное – собрать все силы, начать улыбаться и потихонечку различать краски жизни.

– Я хочу, – рыдая, говорила она тете. – Я мечтаю, чтоб ему было когда-нибудь так же больно, как он сделал мне. Он мог как угодно поступить. Орать, ругаться, обижаться. Но мстить такой черной злой местью… Он совсем не человек, что ли?

– Конечно, пока не человек, – подтверждала Сашину догадку тетя. – Вот поймет, что такое боль, тогда, может, и станет человеком. А может, и не станет. Кто его знает.

– Пусть, пусть ему будет плохо, – повторяла Саша, но вдруг спохватилась: – Хотя что мне с того? Я же про это все равно не узнаю…

– Узнаешь, – пообещала тетя. – Узнаешь. Только не тогда, когда тебе этого захочется, а когда придет пора.

Они много говорили тогда о возвращении причиненного зла.

Тетя настаивала на древнем знании и неукоснительном следовании главному закону человеческой жизни: не делай другому того, что самому себе не желаешь.

В ее изложении все получалось легко и просто: перед тем как что-либо предпринять по отношению к другому человеку, примерь это на себя. Представь себе ситуацию, побудь в ней сама мысленно. Если удобоваримо – вперед. Если больно или хотя бы немного неприятно, лучше не затевайся, все зло, причиненное другому, непременно вернется, причем многократно умноженное.

– Никогда не мсти, – учила тетя. – Бог правду видит, да не скоро скажет. Все мы иногда обижаем тех, кто рядом, случайно, невольно. Если на каждую такую обиду отвечать, вся жизнь человеческая превратится в непрестанную драку.

Тетя была уже в том возрасте, когда сама жизнь давала возможность увидеть, каким же образом возвращается к некоторым содеянное ими когда-то зло. Примеры были дикие и пугающие.

Тетина единственная дочка погибла в результате грубой врачебной ошибки. Умирал ребенок долго и мучительно. Уму непостижимо, откуда брались силы видеть эти ежедневные муки, сопереживать им, пропуская через страдающее материнское сердце, а потом… потом проводить дитя в последний путь.

Как жить с этим грузом?

Тетя пыталась через суд наказать врача, которая не только не признавала своей вины, но даже не выражала положенного в таком чудовищном случае сочувствия. Бумаги все подчистили, подделали. Врач вышла сухой из воды. Покидая зал суда, она смеялась тете в лицо: «Ну, что? Добилась своего? Нечего было огород городить».

Тетя только смотрела в лицо, не казавшееся ей человеческим. Смотрела со всей болью души, познавшей страшную потерю.

Она не могла себе позволить думать о мщении, иначе ее рана никогда бы не затянулась. Надо было продолжать жить, отвлекаясь на повседневные мелочи.

Прошло несколько лет, и тетя узнала, что врач, по вине которой погибла ее дочка, была убита в собственном подъезде. Возвращалась с работы, поднималась на свой этаж, следом за ней в подъезд вбежал охваченный припадком белой горячки алкоголик с молотком в руке. Он нагнал женщину и, в необъяснимой ярости, несколько раз ударил ее по голове этим молотком. Умерла она не сразу, в страшных мучениях. Убийца потом не мог ничего объяснить: ни как оказался именно в этом районе, ни почему вбежал в подъезд и принялся преследовать жертву. Он действовал безотчетно.

Вот как мстит судьба, если ее не опережать.

Или вот еще одна история.

Похоронив дочку, тетя вышла на работу. Работала она в военной академии, начальником ее факультета был человек свирепый в своей беспощадности. Время было опасное: начало 1953 года. Шли повальные аресты, и никто даже представить себе не мог, что скоро тиран покинет этот мир, оставив страну на растерзание «тонкошеих вождей».[1]

Тетин начальник вызвал несчастную женщину и объявил ей об увольнении, не скрывая причины.

– Мне тут евреи не нужны, – объяснил он.

Оглушенная новым горем, отправилась тетя на прием к начальнику академии, славному боевому генералу, давно знавшему ее – еще с довоенной поры.

– Мне увольняться? – только и могла выговорить она, ступив на красный ковер строгого генеральского кабинета.

– Иди, Танечка, работай. И ни о чем не волнуйся, – успокоил ее тот, кто знал настоящую цену жизни.

Тетя осталась на прежнем своем месте, начальника факультета перевели командовать другим факультетом.

Прошло несколько лет.

Наступили времена хрущевской оттепели.

Тетин давний гонитель рассказывает в тесном дружеском кругу анекдот про кукурузу, любовью к которой прославился новый лидер советского народа. В принципе времена помягчели настолько, что анекдоты не могли привести рассказчика к высшей мере наказания, как это систематически происходило в недобрые прежние десятилетия. Но именно в той дружеской компании нашелся некий доброжелатель, донесший куда надо, какие истории распространяет представитель воинской верхушки страны. Начальника факультета лишили генеральского звания, разжаловали в рядовые без права на получение генеральской пенсии. Единственное место, куда он смог устроиться работать, было место сторожа на лодочной станции.

У этого сюжета было свое продолжение, о котором Саше довелось узнать позже. Через пару лет после несостоявшейся ее свадьбы с Немчинкиным, когда все забылось и быльем поросло, сидели они в теплом семейном кругу на просторной дачной веранде и слушали «вражеские голоса», как принято было тогда называть западные радиостанции. В Москве слушать их было попросту невозможно: глушили. А за городом, видимо, не получалось, поэтому каждый вечер долгого летнего подмосковного дня сопровождался привычными звуками: легким потрескивание радиоэфира и доверительными интонациями русскоговорящих чужеземных дикторов.

Объявили, что выступать сейчас будет известный правозащитник, борец за права евреев, генерал такой-то.

Тетя замерла в изумлении.

– Сашенька, слушай, слушай внимательно! Это тот самый, который меня с работы выгонял из-за национальности. За рубеж выбрался, правозащитник мой! Жаль, не поняла я тогда, что он меня защищал. Напраслину на него подумала! Вот сукин сын!

Все немножко вслушались в топорную речь далекого от Отчизны генерала-диссидента.

– Если он защитник евреев, то я антисемитка, – подытожила тетя.

Конечно, о таком, как Витька, полагалось просто забыть. И как можно скорее. Саша всеми силами старалась отвлечься. В юности раны затягиваются быстро.

Готовясь к зимней сессии, Саша случайно наткнулась на слова Демокрита: «Враг не тот, кто наносит обиду, но тот, кто делает это преднамеренно».