Минута молчания - Зигфрид Ленц

У Фредерика всегда и везде была при себе фляжка, работал ли он на барже или на буксире, сидел ли на скамейке перед сараем или плыл на Птичий остров: время от времени он залезал во внутренний карман, доставал оттуда фляжку и подносил ее к губам, такая металлическая плоская бутылка в кожаном оплете, всегда полная его любимого рома. Он наверняка проделал это и тогда, пополудни, когда опрокинулся при сильном ветре из надувной лодки за борт, чуть-чуть наискосок от отеля У моря, доставив всем зрителям, толпившимся на мосту, самое презабавное зрелище за все время летних каникул. Я не сомневался, что надувную лодку подняла на гребень набежавшая как раз в тот момент волна, когда он заново устанавливал подвесной мотор, он опрокинулся в воду, а потому поплыл, и все плыл, тогда как надувная лодка шла своим ходом, не соблюдая, конечно, прямого курса, а описывая круги вокруг пловца, отходя то дальше, то приближаясь к нему. При попытке ухватиться за кольцеобразный трос пловец подвергался опасности уйти под воду, поджимаемый дном лодки, он нырял от нее в сторону, иногда мне даже казалось, лодка задалась целью поймать его и устроила на него охоту, но он увертывался, спасаясь быстрыми ловкими движениями хорошего пловца.

Неожиданно налетевшие порывы ветра оказались предвестниками плохой погоды, один из первых рыболовных катеров, вернувшихся с моря, подошел к Фредерику, взял его на борт, а надувную лодку на буксир, все катера поспешили укрыться в бухте. Зрители на мосту разбежались, в садике кафе отеля У моря кельнеры убрали зонты над столами, сняли гирлянды и скатерти, а в бухту вошли даже два морских катера, ходивших в открытое море за треской. Огромные раскатистые волны широким валом накатывали на бухту, их словно кто поднимал снизу, они вздымались и обрушивались друг на друга, о мощи их удара оставалось только догадываться. Облака, темные, рваные, шли очень низко над морем. Вдруг я увидел ее, увидел далеко в море двухмачтовую яхту, пытавшуюся держать курс на бухту, она постоянно показывалась на волнах, когда дул мощный норд-ост.

И хотя я не мог прочитать название на борту, я тут же понял, что это Полярная звезда, которая хотела доставить Стеллу домой, ко мне. После ощутимого удара волн она какой-то момент быстро неслась по воде на полных парусах, энергично подхлестываемая ветром, сомнений не было, она шла в бухту. Я сбежал с моста на берег и помчался к волнорезу, там тоже стояли люди и следили за попытками яхты вернуться в укрытие, среди них был и старый Тордсен, которого теперь не часто призывали на службу, тем более выбирали, но по молчаливому согласию, он по-прежнему воспринимался нами как начальник порта. Он, капитан, видел только парусник, ему не составляло труда понять, каковы были намерения экипажа. Словно давая указания, он вполголоса бормотал про себя, советовал или предупреждал об опасности: «Уберите грот, переходите на двигатель, оставьте фок, только один фок, сами оставайтесь наверху, бросьте якорь». Он говорил против ветра, порой ругался, стонал, следя за каждым шагом маневра, я стоял вплотную к нему, чувствовал, как во мне поднимается страх и вместе со страхом неизвестная боль. Нельзя было понять, кто стоял у руля на Полярной звезде, на палубе можно было различить несколько фигур. Один раз возникла угроза разворота парусника боком к волнам, но сильный удар ветра выправил положение и направил яхту по курсу, и даже стало казаться, что парусник сможет заскочить на этой бешеной скорости в порт, но вдруг яхту подняло вверх, подняло как раз на том месте, где мы сбросили последний груз камней, непредсказуемая сила рванула парусник вперед и скинула его с высоты. «Идиоты, — закричал Тордсен, — вы, идиоты»; и он, и все мы видели, как носовая часть парусника ушла под воду и снова была выброшена наверх, парусник задрожал на какой-то миг, потом завалился набок и понесся на каменную стену у входа в порт, но был снова поднят и со всего маху брошен на эту стену, раздался треск обшивки. Передняя мачта сломалась и рухнула на палубу, отлетела в сторону и унесла с собой двоих за борт, швырнула их в зазор между каменной стеной и корпусом парусника. «Их раздавит, — закричал Тордсен и приказал мне: — Давай, Кристиан, попробуем оттолкнуть, помоги им при отталкивании».

Мы втроем повисли на борту и попытались оттолкнуть корпус парусника — он то опускался, то поднимался, — удержать его от соприкосновения со стеной, но не смогли, однако, этому воспрепятствовать, при внезапных толчках он терся бортом о стену, скрипел и вновь поднимался, и как только хоть на мгновение образовывался малейший зазор, я видел под собой в воде два тела, обмякшие, покачивающиеся. Спускаться к ним было рискованно, Тордсен сделал знак рыболовному катеру, рыбак подал нам канат с железным крюком — этим крюком рыбаки вылавливают верши, если они вдруг срываются, — и мы осторожно принялись за дело.

Сначала мы подцепили за пиджак молодого человека, вытащили его на палубу, уложили, и им тут же кто-то занялся, принялся обрабатывать грудную клетку. Я не допустил, чтобы и второе тело подцепили крюком, ибо я сразу узнал Стеллу, искривленный в муках рот, прилипшие ко лбу волосы, безвольно болтающиеся руки, я приказал покрепче привязать меня и спустился в щель между бортом и стеной, уперся в них ногами, попытался, глубоко нагнувшись, дотянуться рукой, но сначала промахнулся, наконец ухватил ее за запястье, а потом, перехватив руку, подсунул ее ей под спину, и по моему знаку они вытащили нас наверх.

Как ты лежала на палубе, Стелла, неподвижно, со сложенными руками, дышала ли ты еще, я не мог определить, видел только, что из раны на голове течет кровь.

Мне хотелось погладить ее по лицу, но я испытывал при этом странную робость, боялся коснуться ее, не знаю почему, возможно, я просто не хотел иметь свидетелей этой интимной ласки. Робость моя длилась недолго; когда Тордсен приказал рыбаку позвонить в поликлинику, причем немедленно, и тот отправился на мол, я опустился рядом со Стеллой на колени, положил кисти ее рук ей на грудь и нажал на них, начал, как я это часто видел, качать, до тех пор, пока сначала не появилась слабая струйка, а потом изо рта при каждом нажиме на грудь стала выходить вода. Ее глаза были закрыты, и я говорил, я просил: «Стелла, посмотри на меня», теперь я погладил ее по лицу и снова попросил: «Посмотри на меня, Стелла». Она открыла глаза, бессмысленный взгляд, откуда-то издалека, остановился на мне, я, не переставая, гладил ее, ее взгляд медленно менялся, в нем появилось что-то вопросительное, она словно искала чего-то, определенно пыталась что-то вспомнить. «Кристиан», когда зашевелились ее губы, мне показалось, что она произнесла мое имя, но я не был до конца в этом уверен, однако я сказал: «Да, Стелла», и добавил потом: «Я отнесу тебя в безопасное место».

Оба санитара из машины «скорой помощи» появились на молу с носилками, но на паруснике они изменили свое решение, они расстелили на палубе зеленый брезент, осторожно положили на него Стеллу, обмотали им ее тело, потом, кивнув друг другу, снесли ее вниз. В такт их движениям тело Стеллы слегка покачивалось, мне было очень тяжело смотреть на все это, у меня вдруг возникло такое ощущение, будто это меня завернули в брезент. Дойдя до санитарной машины, они опустили тело на землю, поставили рядом носилки и переложили на них Стеллу, закрепив ремни на носилках, они вдвинули их в машину, поставив на специальные рельсы. Не спрашивая разрешения, я сел на складной стул рядом с носилками, один из санитаров поинтересовался, родственник ли я, он так и спросил: «Родственник?», я ответил: «Да», и он разрешил мне остаться, совсем рядом с лицом Стеллы, которое теперь приняло выражение полного безразличия ко всему и даже обреченности. Во время поездки мы пристально смотрели друг на друга, мы молчали, даже не пытались вступить в разговор, один санитар звонил в приемное отделение больницы и сообщил, что мы едем туда. Под навесом перед входом в отделение нас уже ожидали, молодой врач принял нас, коротко переговорил с санитарами, меня отправил в канцелярию, к сестре-старушке, которая бросила на меня со своего рабочего места беглый взгляд.