Тайга - Сергей Максимов

Нас осудят, это определенно. Весь вопрос – на сколько?

Тишина, как на кладбище. И как при покойниках принято говорить шепотом, так и в зале суда перед приговором.

Вошли судьи. Все встали.

«…Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… специальная коллегия… рассмотрев дело… в закрытом судебном заседании… по обвинению… статье… пунктам… на основании…

приговорила:

«…Двум годам заключения… четырем годам… пяти…»

Плохо. Раз начали читать снизу, то есть от маленьких сроков к большим, следовательно, в конце – «расстрел».

Это правило нам было известно еще в тюрьме с первых дней ареста.

«…расстрелу».

Секунду после окончания чтения приговора в зале царит тишина, и сразу – шум, крики, плач… Я повертываюсь и смотрю на мать. Она прислонилась к стене и закрыла глаза. Отец держит ее за руки и что-то быстро говорит пепельными губами.

Расталкивая толпу, с наганами наголо, конвой ведет нас вниз, в камеру.

На стене, среди многочисленных надписей, нацарапанных на штукатурке, я выискиваю местечко почище, пишу гвоздем свою фамилию и против нее – «пять лет». Передаю гвоздь товарищам. Инженер Павлов возле своей фамилии спокойно и размашисто выводит: «расстрел».

Его отделяют от нас и уводят в камеру смертников.

* * *

…Желтый свет коптилки слабо колеблется, причудливые тени ползают по брезенту крыши. Я лежу с открытыми глазами, разбитый, больной, опустошенный, среди умирающих людей, вдалеке от семьи и, вспоминая свою жизнь, думаю о том, как нелепо прожита она.

Низенькая зырянская лошаденка, запряженная в земляную грабарку, лениво тащится по раскисшей весенней земле. Таежная дорога так узка, что сучья деревьев хлещут лошаденку по морде, цепляются за дугу. На грабарке лежат наши мешки с вещами и музыкальные инструменты – весь скарб лагерной «концертной бригады».

Увязая по колено в грязи, согнувшись, я иду за грабаркой с гитарой под мышкой. За мной тянутся еще восемь человек «артистов». Все мы едем на шестой лагпункт давать концерт для заключенных.

Уже полгода, как я нахожусь в «концертной бригаде». За это время я научился играть на гитаре, петь и танцевать.

На грабарке, закутавшись в темный полушалок, лицом ко мне, сидит моя партнерша по танцам – двадцатилетняя Женя Малинина. На ее бледных щеках и лбу густо выступили веснушки, карие глаза с невыразимой тоской смотрят на тайгу, а тонкие, прозрачные руки судорожно прижимают платок к груди. Она очень больна. Временами она часто и густо кашляет, с надрывом, закатывая глаза.

– Что, Женя, плохо себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Плохо. Грудь болит, голова болит.

– Ну, ничего. Приедем на лагпункт, я скажу начальнику, что ты заболела, и перенесем выступление на завтра, – утешаю я ее.

– Хорошо бы… – мечтает она.

Кое-где в лесу еще лежит рыхлый снег. Птицы весело перекликаются в кустах дикой малины, журчат ручьи в оврагах, хорошо пахнет сосной. Май месяц.

Весна…

В пять часов вечера мы приехали на шестой лагпункт. Начальник лагпункта Вольнов, маленький, седой человек, и воспитатель Кукушкин – старый вор – встретили нас с распростертыми объятиями.

– Вот это вовремя! – говорил Вольнов, – ощупывая наши музыкальные инструменты тонкими, грязными пальцами.

– Мне очень надо развеселить заключенных, падает производительность труда… мало культурного обслуживания… совсем нас КВЧ забыло… Я уж своими средствами действую: вот воспитатель стенгазетку выпустил, лозунгов понавешали, а для вашего брата-артиста только вчера закончили производством маленькую эстрадку на вольном воздухе…

– Не рано ли на воздухе? – спросил я, помогая Жене слезть с грабарки. – Холодно еще. Вы уж разрешите нам в бараке дать концерт.

– Ни-ни… – прогудел басом воспитатель Кукушкин. – А для ча же мы эстраду строили? Деньги затратило государство, значит, надо ей пользоваться.

Придя в конуру, отведенную нам в одном из общих бараков, мы хотели было расположиться на отдых, как вдруг пулей влетел Кукушкин и заорал:

– Скорее собирайтесь, артисты. Начальник лагпункта приказал через час начать концерт… Уже заключенные собираются возле эстрады… Я сейчас всех оповещу.

Он выбежал, и мы услышали, как он начал командовать в общем бараке:

– Граждане заключенные! Сейчас артисты будут давать для вас концерт. Все должны выйти из бараков и смотреть на концерт, который будет происходить на вновь построенной эстраде.

– Не надо нам концертов! – сказал кто-то из заключенных. – Мы намаялись на работе, дайте отдохнуть спокойно. Артисты, небось, тачек не возят… им что?

– Артисты такие же заключенные, как и вы, – спокойно возразил Кукушкин. – Да ведь они не отказываются сделать вам удовольствие, а вы, ослы, не хотите идти… Приказываю всем немедленно покинуть барак и идти культурно развлекаться… Без культурно-воспитательного дела вы не перевоспитаетесь…

Громко проклиная день и час, когда они попали в лагерь, ругая и нас – артистов, и воспитателя, и начальника, заключенные лениво стали выходить из барака.

Я разыскал суетливого начальника лагпункта и сообщил ему, что мы выступать не можем, ибо наша главная исполнительница серьезно заболела.

– Ерунда! – крикнул Вольнов. – Надо войти в положение моих заключенных. Они никаких удовольствий не видят. Кроме того, меня же будет греть начальство за то, что я не развлекаю культурно своих рабочих.

– Но завтра же мы дадим концерт, – пообещал я.

– Завтра вы еще один дадите, кроме сегодняшнего.

Я долго с ним спорил, доказывая, что нельзя больного человека заставлять работать, да еще на воздухе. Под конец спора Вольнов совсем рассердился и, зло сверкая маленькими глазками, крикнул:

– Хватит разговоров! Или будете выступать, или всех вас посажу на ночь в холодный карцер! Не забывайте, что все вы тоже заключенные.

Я сообщил об этом своим товарищам. Женя первая стала готовиться к концерту. Решено было выступать.

Перед маленькой, грубой эстрадой, сделанной из неоструганных досок, собралось все население лагпункта. На табуретках, поставленных возле самой сцены, расселись «вершители судеб»: Вольнов, Кукушкин, прораб, коменданты, завхоз и повар.

Концерт наш начинался с матросского танца «Яблочко», исполняемого мною и Женей. Стоя за одеялами, заменявшими кулисы, в легких парусиновых костюмах, мы тесно прижались друг к другу, чтобы как-нибудь согреться. Тяжелое свинцовое небо низко нависло над нами, по нему быстро бежали темные облака, посылая на наши головы и плечи холодные, редкие капли весеннего дождя. Женя еле-еле держалась на ногах. На ее лбу, несмотря на холод, выступил мелким бисером пот, бескровные губы странно дрожали, а карие глаза блестели больным, лихорадочным блеском.