Преисподняя - Джефф Лонг

— Кристи! — умоляюще сказал полковник.

Однако Чемберс была настроена серьезно. К ее чести, она была ни в одном глазу и даже без фляжки. Мария-Кристина уставилась на полковника.

Он переспросил:

— Увиливать?

— Да.

— Чего ты от нас хочешь?

Ни одна доска объявлений в лагере не обходилась без листовок НАТО с фотографиями разыскиваемых военных преступников — пятидесяти четырех человек, обвиняемых в самых страшных военных преступлениях. СПС — силы НАТО по выполнению соглашения — имели задание схватить каждого, кого найдут. Странное дело: несмотря на девятимесячное пребывание в стране и активную работу разведки, натовцы никого так и не нашли. В некоторых печально известных случаях СПС буквально отворачивались, чтобы не видеть того, что творится у них под носом.

В Сомали американцы получили урок, когда пытались задержать лидера повстанцев. Тогда было захвачено двадцать четыре американских солдата; их забили насмерть, привязали за ноги к автомобилям и протащили через город. Сам Бранч разминулся со своей смертью буквально на две минуты.

Сейчас всем войскам надлежало вернуться домой — целыми и невредимыми — к Рождеству. Самосохранение стало понятием весьма популярным — гораздо популярнее, чем долг или даже справедливость.

— Сам знаешь, чего от них можно ждать, — сказала Чемберс.

Груды костей в мареве азота продолжали тихонько подрагивать.

— Вообще-то не знаю.

Чемберс не сдалась. Она была исполнена решимости.

— «Правило номер шесть: я не допущу беспредела, пока я здесь», — процитировала она.

Субординацию профессор нарушала неспроста — хотела лишний раз показать, что она и ее ученые не одиноки в отвращении к происходящему. Цитата была из высказываний рейнджеров — подчиненных полковника. Во время первого месяца в Боснии патрульные солдаты стали свидетелями изнасилования — и получили приказ не вмешиваться. Слух разошелся моментально. Вне себя, простые рядовые из «Молли» и других лагерей решили взять дело в свои руки и выработали собственный кодекс поведения. Сто лет назад в любой армии мира за такое наказали бы палками; двадцать лет назад Военно-юридическое управление нажарило бы кое-кому задницу. В современной контрактной армии это называется «инициатива снизу». Правило шесть.

— Не вижу никакого беспредела, — ответил полковник. — Не вижу, чтобы сербы что-то делали. И вообще людей не вижу. Это могут быть и животные.

— Черт побери, Боб! — Они иногда препирались, но никогда вот так, при всех. — Хотя бы ради приличия, — продолжала Чемберс, — ведь если мы не можем поднять наш меч против зла…

Мария-Кристина поймала себя на том, что говорит избитые фразы, и запнулась.

— Ты подумай, — начала она снова. — Мои люди обнаружили Z-четыре, вскрыли, провели там пять дней, подняли верхний слой. Потом чертов дождь нас накрыл. Это самое большое захоронение. Там еще как минимум восемьсот трупов. Наша документация до сих пор была безупречна. То, о чем свидетельствует Z-четыре, убедит самых упрямых, но только если мы закончим работу. Не хочу, чтобы наши усилия пропали из-за простого разгильдяйства. Мало того что сербы устроили массовые казни, так теперь еще хотят даже трупы уничтожить. Ваша обязанность — стеречь захоронение.

— Это не наша обязанность, — сказал полковник. — Стеречь могилы — не наша забота.

— Когда права человека…

— Права человека — не наша забота.

Радио выдало взрыв помех, потом слова, потом тишину.

— Единственное, что я вижу, — захоронение оседает после десятидневного дождя, — сказал полковник. — Действие природных сил и ничего другого.

— Один-единственный раз, — настаивала Чемберс, — больше я ни о чем не попрошу.

— Нет.

— Один вертолет и всего на час.

— В такую погоду? Ночью? И потом — посмотри, там сплошной азот.

Шесть экранов пульсировали тусклыми пятнами. «Покойтесь с миром», — пожелал Бранч. Кости снова шевельнулись.

— Прямо у нас под носом, — бормотала Кристи.

Бранч вдруг понял — он так больше не может. Даже теперь убитые мужчины — и мальчики — лишены покоя. Из-за того, что они приняли ужасную смерть, их теперь снова выволокут на свет, и, возможно, не один раз. Не одна сторона, так другая. Если не сербы постараются, так Кристи со своей сворой. Останки несчастных увидят матери, жены, дети, и ужасное зрелище будет преследовать их до конца дней.

— Я полечу, — услышал майор собственный голос.

Когда полковник понял, кто это сказал, у него застыло лицо.

— Майор? — удивился он. — И ты, Брут?

В этот миг обнажились глубины вселенной, о которых Бранч даже не подозревал. Впервые до него дошло, что он был любимчиком и полковник надеялся когда-нибудь передать ему дивизию. Слишком поздно Бранч понял размеры своего предательства.

Майор и сам удивлялся — что заставило его так поступить? Как и полковник, он был истинным служакой. Всегда помнил о долге, берег солдат, войну считал профессией, а не призванием, от трудностей не бегал и храбрость проявлял точно по чину, в меру. Майор видел свою тень на чужих землях, хоронил друзей, был ранен, сеял горе среди врагов. Несмотря на все пережитое, борцом себя не считал, да и вообще в такое не верил. Слишком сложные времена. И вдруг он, Элиас Бранч, отстаивает некую точку зрения.

— Кто-то же должен начать, — сказал майор, в ужасе от того, что говорит.

— Начать, — отозвался полковник.

Не совсем понимая начальника, Бранч больше не пытался ничего объяснить.

— Да, сэр, — произнес он, — так точно.

— Ты считаешь, это нужно?

— Просто дела приняли такой оборот.

— Хотелось бы верить. И чего ты намерен добиться?

— Возможно, — сказал Бранч, — смогу посмотреть им в глаза.

— А потом?

Бранчу казалось, что его раздели. Похоже, он выставил себя придурком.

— Заставлю их ответить.

— И они солгут, — отрезал полковник. — Как всегда. А потом?

Бранч смутился:

— Заставлю их прекратить это дело. — Он сглотнул.

Неожиданно к нему на помощь пришел Рамада:

— Разрешите обратиться, сэр? Я тоже хотел бы полететь с майором Бранчем.

— И я, — сказал Макдэниелс.

Всего вызвались три экипажа. Бранч, который никого с собой не звал, вдруг оказался во главе целой добровольческой экспедиции. Ужасное положение — он чувствовал себя почти отцеубийцей. Бранч опустил голову.

Полковник глубоко вздохнул, и Бранч почувствовал, что навсегда изгнан из сердца старика. Такой свободы Бранч не хотел, но что вышло, то вышло.