Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах - Евсей Гречена

* * *

Когда непосредственно в Смоленске было еще не так много русских войск[12], Наполеон легко мог взять город. Но он не сделал этого, так как не сам Смоленск был его целью. Ему необходимо было победоносное генеральное сражение.

Для этого Наполеон, только и мечтавший о таком сражении, которое положило бы конец затягивающейся войне, решил не препятствовать соединению обеих русских армий.

С раннего утра 5 (17) августа все наполеоновские войска стояли в ружье, за исключением 8-го корпуса генерала Жюно, который сбился с дороги и явился уже вечером с измученными войсками, больной, и не принимал участия в деле.

И все же, не дождавшись выхода русских войск на бой «в чистом поле», Наполеон вынужден был отдать приказ о штурме Смоленска.

Детали сражения под Смоленском уже много раз описывались в различных исторических книгах, и нам нет необходимости делать это. Скажем лишь, что ночь с 5 (17) на 6 (18) августа Барклай де Толли провел под открытым небом в раздумьях, а на другой день, несмотря на бурные протесты импульсивного князя Багратиона, он принял решение не рисковать более и дал приказ основным силам отступать по Московской дороге.

К этому времени в ходе борьбы за Смоленск «потери русских составили свыше 11 тысяч человек», а «убыль в рядах Великой армии была, по русским исчислениям, около 14 тысяч человек, по французским данным — 6–7 тысяч человек».

Подобное вполне укладывалось в план Барклая, состоявший в том, чтобы «задержать противника и нанести ему как можно больший урон».

Важно отметить, что решение Барклая об отступлении было как нельзя более своевременным, ибо в результате ожесточенного артиллерийского обстрела (французы установили против города около ста орудий) бревенчатые предместья Смоленска оказались в огне и оборонять их стало практически невозможно. К тому же, как известно, сгоревший город оборонять нет никакой целесообразности.

Генерал М. И. Богданович утверждает, что Барклай, «принимая на себя оборону Смоленска, уже имел в виду дальнейшее отступление».

С другой стороны, «вулканический» князь Багратион, напротив, хотя формально и подчинился Барклаю, но полагал, что «должно было отстаивать Смоленск до последней крайности».

Его аргументация, как мы уже знаем, была проста до неприличия: «Неприятель <…> есть сущая сволочь <…> Мой маневр — искать и бить! <…> Войска их шапками бы закидали».

В соответствии с этими «мудрыми» установками, уже 5 (17) августа он начал писать жалобы на Барклая, обвиняя его во всех смертных грехах и утверждая, что Смоленск представляет собой «немалую удобность к затруднению неприятеля», а также «к нанесению ему важного вреда». Он даже договорился до того, что «при удержании Смоленска еще один или два дня неприятель принужден был бы ретироваться».

«Читая подобные рассуждения, — недоумевает историк С. Ю. Нечаев, — начинаешь думать, что князь Багратион, не видевший никаких иных способов ведения операций, кроме наступательных, не слишком хорошо представлял себе реальное положение дел под Смоленском. Ну, в самом деле, о каком отступлении французов могла в тот момент идти речь?»

А реальное положение дел было таково (и это четко отражает в своих «Записках» генерал Ермолов), что «несправедливо было бы упрекать генерала Барклая де Толли отступлением. При Смоленске видно было превосходство сил неприятельских, и точнейшие полученные сведения делали его необходимым».

Как утверждает биограф Багратиона Е. В. Анисимов, князь «имел серьезный недостаток как полководец и человек — в какой-то момент он оказывался не в состоянии взвешенно и хладнокровно проанализировать ситуацию, в которой оказывались другие, и торопился с осуждением: он не хотел и допустить, что в своем поведении Барклай руководствуется иными мотивами, кроме трусости, бездарности, нерешительности или измены».

* * *

Наблюдая за продолжавшейся не первый день напряженностью в отношениях двух командующих армиями, некоторые русские генералы делали все, чтобы подтолкнуть князя Багратиона к еще более решительным действиям, направленным против Барклая. Особенно в этом смысле старался А. П. Ермолов, по словам историка В. М. Безотосного, «державший нити многих интриг в своих руках».

Историк С. П. Мельгунов пишет: «Вокруг него (Барклая де Толли. — Ред.) кишела зависть и борьба. „Всякий имел что-нибудь против Барклая, — вспоминает генерал Левенштерн, — сам не зная почему“. Все действия главнокомандующего критиковались; без „всякого стеснения“ обсуждались его „мнимые ошибки“. Действительно, против Барклая в полном смысле слова составился какой-то „заговор“, и заговор очень внушительный, судя по именам, в нем участвующим».

Этот «генеральский заговор» — пусть он и не выливался ни в какие организационные формы — но выражался в некоем единодушном суждении о «непригодности» главнокомандующего 1-й армией и в требованиях заменить его Багратионом.

Присутствие царя в армии еще как-то их сдерживало. Но вот после приказа об оставлении Смоленска недовольные стали вполне открыто говорить «о том, чтобы силой лишить Барклая де Толли командования».

Конечно же у них хватило ума даже не пытаться сделать это, «ведь подобное поползновение было бы равносильно покушению на власть самого императора, ибо только он имел право назначать и смещать командующих армиями».

И все же настал день, когда «заговорщики» направили к Михаилу Богдановичу молодого генерал-майора А. И. Кутайсова с тем, чтобы он передал ему их недовольство и пожелание продолжать оборону Смоленска.

Биограф Барклая С. Ю. Нечаев по этому поводу пишет:

«Выбор был сделан не случайно: Александр, сын Ивана Павловича Кутайсова (турецкого мальчика по имени Кутай, взятого в плен русскими солдатами при штурме Бендер, ставшего камердинером и брадобреем императора Павла, а потом — графом, кавалером ордена Святого Андрея Первозванного), был всеобщим любимцем и к тому же обладал редким красноречием.

И Михаил Богданович искренне любил Кутайсова, а любви его удостаивались весьма немногие».

Короче говоря, Барклай сразу же понял, почему именно Кутайсова прислали к нему, а посему спокойно выслушал молодого человека, а потом столь же спокойно ответил ему:

— Пусть всякий делает свое дело, а я буду делать свое.

Утром 6 (18) августа, в то самое время, когда армия Барклая де Толли, очистив Смоленск, расположилась к северу от Санкт-Петербургского предместья, армия Багратиона шла по Московской дороге в направлении Соловьевой переправы.

По мнению историка войны 1812 года Н. А. Полевого, «отступление было решено Барклаем де Толли еще накануне вечером: он видел невозможность победы, не хотел из Смоленска сделать нового Ульма[13]и решил отступить. Мысль, что отступление должно кончиться в Москве, не приходила ему в голову; он полагал, что по дороге от Смоленска найдется выгодная позиция, где можно остановиться и дать битву; надлежало только обеспечить отступление».